Рыбалка в Пронькино
Шрифт:
– Да не эту пиздюлину, а четырехфунтовую, мудила!
– Машка схватила длинные деревянные клещи с полукруглыми захватами и отправилась в курятник.
Не успел Дуэйн принести из подпола большую банку ветчины и вонзить в неё консервный нож, как через окно донёсся пронзительный Машкин вопль: - Ах вы ёбаные бляди!!!
В курятнике оглодавшие за ночь куры с жутким клёкотом пинали шпористыми лапами одну из своих товарок, норовя угодить в глаз или в горло. Изрядно покалеченная курица свирепо отбивалась от озверевших сокамерниц, время от времени пытаясь улепетнуть в дальний угол, но те не отставали. Не зайди Машка в курятник за яйцами, через
Машка зачерпнула из навозного чана три полных лопаты вонючего шевелящегося опарыша и одну за другой зашвырнула в курятник. Куры мгновенно бросили покалеченную жертву и влёт, пиная друг друга, вцепились в хавчик, поглощая его с невероятной скоростью. Забитая курочка нерешительно приблизилась к еде, но выхватив пару раз клювом по голове, с писком ретировалась в дальний угол. Машка кинула ей туда большую пригоршю опарыша. Сокамерницы наперегонки устремились туда, но пока они подбегали, побитая курица успела всосать свою порцию словно пылесос и встретила врагинь с растопыренными когтями, яростно щёлкая клювом и готовясь дорого продать свою жизнь. Сытые куры, постояв, разбрелись по курятнику. Их зобы были плотно набиты, и смысла сражаться насмерть уже не было.
Машка просунула через проём в сетчатой загородке длинные щипцы и начала со знанием дела копаться в соломенных стожках, которые куры вили себе вместо гнёзд. Нашарив яйцо, Машка осторожно ухватила его полукруглыми браншами щипцов и потащила к себе. Куры с оскорблёнными воплями набросились на щипцы, норовя раздолбать их клювами в мелкие щепки. Когда Машка уже почти вытащила щипцы с пойманным яйцом размером с женский кулак, с верхнего насеста с оглушительным воплем свалился громадный цветастый петух. Сернув со всей силы Машке на сапоги, он подскочил к сетке и начал яростно буцать землю огромной шпористой лапой, норовя запорошить Машке глаза. Набрав в миску полдюжины яиц, Машка покинула курятник, оставив взбешённых кур хлопать кожистыми крыльями, скрести земляной пол и с яростным клекотом бросаться на толстую проволочную сетку, которую не брали ни железные клювы, ни массивные шпоры.
Завтракали молча, долго и основательно. Машка подкладывала еду на тарелки, мужчины споро двигали челюстями, глотали, и временами отрыгивали воздух, нахапанный в желудок от желания расправиться с едой побыстрее. Покончив с завтраком и запив его стаканом колы, отяжелевший от непривычно сытной и обильной утренней еды Дуэйн взял свой хитрый счётчик и порысил в деревню снимать ежедневные показания. Толян с Лёхой, выпив по стакану горячего чая, пошли в сарай собирать рыбацкий скарб.
Увидев двух ненавистных двуногих существ, нагло сходящих с заднего крыльца дома прямо на её территорию, заметно подросшая лягушка злобно задрала ногу, готовясь пустить ядовитую струю. Толян взялся было за тяпку, но его опередил Лёха, который с невероятной силой и меткостью плюнул прямо в атакующего врага. Плевок вонзился в бородавчатую лягушачью харю и зашипел.
– Чтоб у вас хуи поотваливались, овцеёбы!
– проскрежетало земноводное, и кое как стерев огненно-ядовитый плевок передними лапами, уползло в гущу папоротников.
– Где это ты так научился?
– удивился Толян.
– А ну-ка открой рот, дай глянуть!
– Да само как-то получилось.
– уклончиво ответил Лёха, не открывая, однако, рта.
Братья зашли в сарай - не в ветхое хранилище опасных остатков имперского могущества, а в другой, хороший и крепкий, приспособленный
Из сарая выкатили вместительную ручную тележку с неизносными колёсами, обутыми в литую резину, погрузили на неё две длинные остроги, багор, остро заточенные вилы-тройчатку, сачки, какую-то приспособу с тросиком на широкой бобине с громадными крючьями, напоминавшую спиннинг для ловли китов средней величины, самодельные свинцовые грузила чуть не по полкило весом, и злобно шипящие короба с крысиной наживкой. Толян, поразмышляв, приволок зачем-то самурайский меч, вынул до половины из ножен, опробовал пальцем лезвие, воткнул меч обратно в ножны и уложил на повозку.
– Катану-то зачем?
– хмыкнул Лёха.
– А мало ли, пусть будет.
– глубокомысленно ответил Толян.
На крыльце показался Дуэйн, ловко уклонился от лягушачьей струи и, подпрыгнув, с истинно негритянской грацией отвесил настырной твари нехилого пинка. Лягушка в очередной раз улетела в папоротники.
Посмотрев на вилы-тройчатку и катану, Дуэйн скорбно закатил глаза, пробормотав "fucking Russians!" и, покрутив пальцем у виска, посмотрел на Толяна.
– Ну а хули!
– ухмыльнулся Толян.
Дуэйн жалобно вздохнул и ничего не ответил.
Сообща накрыли повозку брезентом, тщательно укутав весь инвентарь. Из-под брезента совсем чуть-чуть свешивались сети и высовывались сачки чтобы в деревне видели, что семья отправилась на рыбалку, но не сильно вдавались в технические подробности предстоящего промысла.
Кривобокое неприветливое солнце, перекошенное атмосферными линзами, равнодушно пылая июльским жаром, подбиралось к зениту, когда компания выдвинулась на Волынино озеро. Толян и Лёха катили тележку за длинные деревянные оглобли. Машка, закутанная в платок по самые глаза, сидела на возке поверх брезента. Дуэйн шагал сзади, подталкивая боевую колесницу одной рукой.
Деревня Пронькино вытянулась вдоль дороги как кубанская станица, но звалась та дорога не улица Красная, как принято на Кубани, а улицей Щорса. На окраине деревни улицу Щорса пересекала под острым углом улица Котовского. Асфальта эта улица никогда не видела, да и ни к чему он ей был, потому что была она совсем коротенькая, не более десятка домов, и обоими концами слепо упиралась во дворы. В одном из этих дворов, принадлежавших Ваньке Мандрыкину, тихому безответному мужику, одиноко помиравшему от радиации, обитал под рассохшимся деревянным крыльцом сам Котовский, рыжый зверь с чёрными подпалинами, весом без малого в пуд, бандюга и садист. Все прочие коты и даже большие матёрые псы обходили его владения десятой дорогой, потому что исход встречи мог быть только один: подкараулит, набросится и разорвёт на сувениры.
Один конец улицы Щорса вёл в обезлюдевший после Пандемии райцентр, а другой проходил через пару вымерших деревенек и терялся в невесть каких болотах, которые со всех сторон обступал лес. Под слоем утрамбованной колёсами и ногами красновато-бурой вязкой глины кое-где ещё проглядывали остатки асфальта, постеленного лет тридцать тому назад. Лучи полуденного солнца стлали густые короткие тени. На обочине то там то сям вкривь и вкось торчали из земли древние столбы, то ли электрические, то ли телеграфные. Они сиротливо подставляли солнцу тёмные, изъеденные временем и непогодой тощие бока. На самом верху как растопыренные локти вонзались в небо перекладины с обрывками проводов.