С царского плеча
Шрифт:
Порфирий вновь устремил на Мурашова тревожный взгляд, казначея не переставала волновать его собственная судьба:
— Ну что? Я вам помог! Будет мне за это снисхождение?
— Несмотря на то что самого пропавшего мальчика мы не нашли, я вам все же обещаю свою помощь.
— Вы меня отпускаете?
— Я буду ходатайствовать, чтобы все ограничилось подпиской о невыезде. И если по ходу расследования выяснится, что вы невиновны, то я в тот же день с радостью сообщу вам об этом. Но пока… простите, но вы самый реальный подозреваемый.
— Да почему же только я? — возмутился Порфирий. — Только
— Вы явно собирались обмануть старца. В ваших руках были его деньги. И деньги, как я понимаю, немалые.
— И что с того? Есть еще множество жителей поселка, которые были совсем не так уж довольны тем режимом, который установил тут почтенный старец. Да и за границей поселка у отца Захария были связи с внешним миром. Там тоже могли появиться люди, желающие его смерти. Я знаю, что совсем недавно он нанимал человека, чтобы тот навел для него справки об одной молодой особе.
— О какой особе?
— О той, на ком намеревался жениться Леша.
Вот откуда отец Захария знал подробности жизни Насти и ее брака. Он нанял сыщика, который для него все выяснил.
— Но отец Захария умел использовать свои знания в нужное время, — продолжил говорить Порфирий. — И люди в поселке боялись его все поголовно, вот в чем дело! Он умел наносить упреждающие удары по своим врагам.
И понизив голос, Порфирий произнес чуть ли не шепотом:
— В поселке люди верят, что отец Захария умел проникать людям в мысли.
— Он умел проникать в мысли людей.
— Так уж и в мысли?
— Не один раз и не два, и даже не десять он высказывал разным людям такого рода предостережения, что человек понимал: старец знает, о чем тот или иной человек думает. Знает его греховные мысли и побуждения.
— Значит, вы хотите сказать, что, если кто-то в поселке задумал бы убийство старца, сам старец это бы почувствовал?
— Не обязательно, но вполне возможно. И поэтому люди остерегались делать то, что могло бы вызвать гнев отца Захария. Он много раз демонстрировал нам всем свой великий гнев на грешников.
— И что же он с ними делал? Убивал?
— Хуже. Он изгонял их вон.
— Чем же это хуже?
— Изгнание из поселка — это для человека было равносильно смерти. Причем смерти долгой и мучительной.
— Да почему же?!
— Почему? Да потому что изгнанный уходил с пустыми руками.
— У жителей есть их дома.
— Нет, нету, — торжественно покачал головой Порфирий.
— Как это?
— Все дома в поселке принадлежат не их хозяевам, не тем людям, которые в них живут, а самому отцу Захарию. Все, что строится в поселке, строится от его имени и записывается также на его имя.
Подруги слушали и понимали весь ужас ситуации для такого изгнанника. Ведь изгнанный из поселка человек обрекался на голод, скитания, болезни, лишения и, как следствие этого, скорый и, вполне вероятно, действительно мучительный конец.
— Выходит, тут все принадлежит отцу Захарию?
— Именно так, — кивнул Порфирий. — И дома, и земля, и вся сельскохозяйственная техника!
Вот это новость! Да за такую новость Порфирия можно было расцеловать.
— А его братья? — тут же спросила Кира. — Мы слышали,
— Ни разу мне не доводилось видеть в финансовых документах имена этих людей, — ответил Порфирий.
И как показалось подругам, ответил он им вполне искренне. Значит, вся собственность в поселке была записана на старца Захария. И это многое меняло.
— Выходит, все жители были у старца всего лишь в работниках?
— Да, в работниках, в духовных чадах, в воспитанниках.
— Но все финансы он держал в своих руках?
— Он управлял денежными потоками, как считал разумным и справедливым. И если все было записано на его имя, это вовсе не значит, что он не умел быть щедрым и великодушным. Если он видел, что какая-то семья нуждается в поддержке, он обязательно эту поддержку оказывал. Но только тем, кто жил жизнью праведной, во всем следовал законам Божьим и указаниям самого старца. Таким людям он помогал во многом. Кому-то оплачивал обучение детей, кому-то дорогостоящее лечение. Но в то же время к грешникам он бывал беспощаден. И очень часто его меч разил еще до того, как о совершенном греховном деянии становилось известно кому-то кроме самого согрешившего. Старец знал все и обо всех в нашем поселке. Поэтому лично я не представляю, у кого хватило бы духу и решительности задумать, а потом и совершить убийство. Разве что замысел возник в голове у убийцы стремительно, старец просто не успел на него отреагировать.
И помолчав, Порфирий добавил:
— Отца Захария люди в поселке уважали, но еще больше боялись. Что касается меня, то я, зная его строгость суждений, тоже опасался его гневить. И поэтому никогда бы не обманул и не взял себе ни монетки из его денег.
— Так это пока он был жив, — фыркнул Мурашов. — А как умер, вы решили, что ничего не должны его наследникам, и надумали свалить вместе с их деньгами.
— Мне казалось, мы с вами уже договорились обо всем, — обиделся на него Порфирий. — Я же объяснил вам ситуацию. К тому же я помог вам в поисках мальчика.
— Которого мы не нашли!
— Однако только благодаря мне у вас есть улика, которую вы можете использовать против преступника — ремень назарея.
Но Мурашов отнюдь не выглядел убежденным.
— Ни имени владельца, ни другой какой-то информации ни на пряжке, ни на ремне нету. Ремень мог принадлежать любому из назареев, а их в поселке, как я вижу, не меньше десятка.
— Двенадцать человек.
— Вот видите!
— И все равно, вы можете найти человека, которому принадлежит этот ремень. Для этого вам достаточно обойти дома назареев и спросить, не пропадал ли у кого-нибудь из них ремень.
К этому времени они уже подошли к дому отца Захария, куда в скором времени стали стекаться люди, вернувшиеся с поисков пропавшего Ваньки. К сожалению, ни у кого из них не было обнадеживающей информации. Никаких следов пребывания мальчика в поселке они не нашли. Назареи — Исайя и Вениамин, вызванные для допроса, лишь в очередной раз подтвердили, что они привели мальчика в молельный дом, где и провели в личную комнату отца Захария. Самого старца они не видели, но слышали его голос, и теперь не понимали, как могло произойти такое недоразумение.