С открытым забралом
Шрифт:
Валериан Владимирович даже помыслить не мог, что он останется в Москве. Его почему-то не мобилизовали. Он был озадачен и обратился с прямым вопросом к Ильичу.
Ленин сказал серьезно:
— Вы поедете подавлять другой мятеж. Бескровный, но такой же опасный.
Вскоре узнал: в спешном порядке посылают в Самару. По просьбе самарских делегатов съезда. Оказывается, пока Куйбышев занимался профсоюзной работой, изобличая сторонников Троцкого, Троцкий тем временем вкупе с Шляпниковым и Медведевым отправился в Самару, сколотил здесь антиленинскую группу, которая должна была поддержать его и «рабочую оппозицию» на X съезде партии. «Я хочу опереться на самарский пролетариат», — заявил он самарцам.
И в самом деле, глава самарской делегации на съезде Юрий Милонов выступил с защитой «рабочей оппозиции»;
Слушая разглагольствования Милонова, Валериан Владимирович кипел от ярости, но не знал, откуда ветер дует. А теперь узнал: Троцкий проделал большую предсъездовскую работу. В смысле вербовки сторонников. Нет, он не сидел на месте, зная, что ягоды сами в рот не падают. В то время как другие работники партии были заняты борьбой со всякого рода кризисами, Троцкий шмыгал от одного города к другому, стращал, если его поезд задерживали в пути. Именем Реввоенсовета Республики. Или просто маузером. Даже рукоприкладством не брезговал. Власть должны уважать и повиноваться ей беспрекословно. Железнодорожникам ведь тоже можно устроить децимацию. Воля, воля. Нужно беспрестанно излучать волю. Грубость — это уже характер. Миром движет экономическая борьба, а в этой борьбе есть верхний этаж — борьба за власть. За личную власть. Почитают победителей. Побеждает тот, кто умеет находить таран, пробивающий ворота к властвованию. Слова не имеют значения. Слова, фразы, обещания — все игра, обволакивание главного. Нужно обещать все и не давать ничего. Мир устроен не для простаков. Простаки слишком серьезно относятся к словам, обещаниям.
Прикатив в Самару, Троцкий наобещал местным фракционерам высокие посты в профсоюзах, в ЦК партии, в ВСНХ, в Совете Труда и Обороны, во всех советских и партийных органах. Это был прямой подкуп. Хотя выполнять свои обещания Троцкий и не думал. Ему нужны были люди, сторонники, пусть зыбкая, но опора. Он прекрасно усвоил приемы западных политиканов: до выборов — все, после выборов — ничего!
Власть требует игры, и, чем больше власть, тем больше игра. Он искренне смеялся над теми, кто всю его теоретическую демагогию, позаимствованную у Парвуса, Бернштейна, Каутского, принимал всерьез, пытался развенчать ее. Для него существовало одно-единственное учение — учение о единоличном властвовании, а этому подчинялось все. Он мог бы изобрести десятки сверхреволюционвых теорий — верующим нужен Коран. В теорию вгрызается кучка интеллигентов, а основная масса даже не подозревает о существовании теорий. Усилия большевиков привить массам марксизм казались ему сизифовым трудом, ибо ни в рабочих, ни тем более в крестьян он не верил, это была «глина», «сырой материал», из которого при умении можно лепить то, что тебе хочется. Он признавал только интеллигентов, потому что они могли уличить его в невежестве, в верхоглядстве. Потому с удовольствием расправился бы с ними, будь его власть.
В каждом большом городе он терпеливо и настойчиво вкрапливал во все организации своих людей, надежных, проверенных. Часто бывая наездами в Самаре, он приласкал Милонова, Легких и других руководящих работников. Нет, он не требовал от них преданности своей особе. Он вел более тонкую игру, полную психологических нюансов. Интересы рабочего класса — и только. Конечно, он, Троцкий, за твердость, хотя знает: не всякому она импонирует. В Самаре его такая жесткая платформа может многих оттолкнуть: Самара слишком долго несла на себе тяготы гражданской войны, устала от дисциплины и военного коммунизма. Но цель оправдывает средства. В данном случае важны не методы, а именно цель. Если бы пришлось выбирать между программой Ленина, его «платформой 10-ти», и платформой «рабочей оппозиции», он, Троцкий, конечно же подал бы голос за «рабочую оппозицию», ибо «рабочая оппозиция» права в главном: авангардом рабочего класса являются профсоюзы, а не партия. Партия не должна вмешиваться в руководство народным хозяйством. Ее сфера — политика. Такие люди, как Милонов, Легких, рождены для широкой политической деятельности,
Слушая подобные речи, Милонов и Легких трепетали от счастья. Они верили. Но в Самаре имелось крепкое партийное ядро, и Милонову пришлось пойти на прямой обман съезда.
— Самара — крепость «рабочей оппозиции»! — торжественно заявил он. — Самарская делегация вся полностью за тезисы «рабочей оппозиции». Рабочий класс Самары — тоже.
Это была ложь. Грубая ложь в духе Троцкого, который никогда не стеснялся подтасовывать факты в духе шопенгауэровской «науки спорить».
Сами делегаты рабочей Самары пришли к Куйбышеву: они помнили и любили его. И он знал каждого из них.
— Милонов — обманщик! Заводские ячейки отказывают в доверии «рабочей оппозиции». С Милоновым нам трудно справиться, его поддерживает Троцкий. Мы хотим, чтобы вы приехали в Самару. Мы уже написали об этом в ЦК. Будем ждать вас.
Самара... Нет, она никогда не отдалялась от него, и, если говорить правду, он все время жил воспоминаниями о ней, надеялся вернуться туда. Это был город его сердца, его дом, а все, что было после Самары, казалось временным, Все закончится — вернусь... Еще ни один город не любил он такой нежной и суровой любовью.
Теперь некий политический авантюрист пробрался в его город, завербовал Милонова, которого еще в восемнадцатом Куйбышев рекомендовал председателем губернского парткома, и теперь его устами льет грязь на самарских большевиков. Это было уж слишком!
Куйбышев с нетерпением ждал окончания съезда, чтоб сразу же устремиться в Самару. А съезд продолжал работу. Отзвук кронштадтских событий долетал сюда, и лица делегатов делались все суровее. За годы гражданской войны они привыкли к жертвам. Но сейчас жертвы казались бессмысленными. На что рассчитывают мятежники? На тонкий весенний лед, по которому не смогут пройти красноармейцы? Но красноармейцы пройдут по любому льду, если он даже будет тоньше бумажного листа. Где сейчас особоуполномоченный Бубнов?.. Конечно же Тухачевский разобьет «клешников»...
...Бубнов в белом маскировочном халате бежит по ледяной равнине с маузером в руках. Он весь на виду у противника. Но так надо. Чтобы за Бубновым бесстрашно шли другие. Так всегда поступают большевики. Они увлекают за собой, презрев смерть и опасность. Это не самопожертвование. Это необходимость. Ломается, трещит под ногами синий лед. Бойцы проваливаются в полыньи... Какие «децисты»? Какая «рабочая оппозиция»?.. Любители ловить рыбку в мутной воде. Их нет, не должно быть... Вот она, белогвардейская оппозиция господина Милюкова, сомкнувшаяся и с «рабочей оппозицией», и с Троцким, и с Бухариным. Она, эта оппозиция, поднялась перед красноармейцами неприступными стальными и бетонными крепостными укреплениями, ощетинилась пулеметами, тяжелыми орудиями. Тут же — корабли с нацеленными пушками. Идет Бубнов в ледовую атаку; может быть, это последняя атака в его жизни. Были атаки на Украине, где в тылу противника он два года формировал повстанческие армии, было много других атак...
...Все жестче лицо Ильича. И слова жесткие, как приговор: «Немедленно распустить все фракционные группы. Переводить в кандидаты и исключать из партии тех членов ЦК, которые встали на путь фракционности... Строжайшим образом следить за тем, чтобы фракционные группы не возникали больше никогда...»
Линия Ленина торжествует. Принято решение провести чистку партии на открытых партсобраниях с участием беспартийных рабочих, крестьян и служащих.
Фракционеры присмирели.
Кандидат в члены ЦК Валериан Куйбышев выехал в Самару.
Он шел берегом Волги, по улицам и переулкам, и ветер рвал его буйные кудрявые волосы. Все здесь знакомо, все здесь свое... Медленно плывут куда-то в Саратов, в Астрахань льдины. Вот пожарный пароход «Самара». Тот самый. Вот дом с куполами и круглыми окнами. Когда-то он казался очень высоким, а теперь вроде бы сжался. Здесь, в Самаре, 8 ноября семнадцатого года Куйбышев провозгласил Советскую власть. Сколько ему тогда было? Двадцать девять. А сейчас уже тридцать три. Их можно помножить на три. И выходит, что он чуть ли не столетний старик. Но наверное, и за сто лет не переживешь того, что было за три года. Зачем жить сто лет? Жизнь — вовсе не биологическое существование. Жизнь — это внутреннее восхождение.