С. Михалков. Самый главный великан
Шрифт:
Затея удалась вполне. Пьеса по этой книге была написана быстро, легко и в театре воспринята с благодарностью. Возник только один вопрос: а кто это будет делать? И тогда хитроумный провинциал (я то бишь) вспомнил про Георгия Александровича Товстоногова. Некоторое время назад он похоронил одну затею в театре «Современник», но теперь, как и Михалков, тоже дал согласие. Эти два паровоза довели спектакль до премьеры. Я был занят в нем в роли Балалайкина, и спектакль назывался «Балалайкин и Кo». Из талантливых мотиваций на эту тему – интервью по поводу грядущей премьеры, где со свойственным ему очаровательным заиканием Сергей Владимирович сказал: «Да-да-давно русский царизм не по-по-получал такой опле-оплеухи!». Эти его искромётные экспромты, конечно, иногда поражали.
Но и этих слов,
Не думаю, что успех объяснялся только перекличкой с современностью, которую безусловно улавливал зритель. У спектакля было достаточно и других художественных достоинств. Однако термин «надо годить» вошел в лексикон, в обиход некоторых советских граждан именно после этой премьеры. А в семидесятые «годили» мно-о-огие. Те, кто были поумней, те и «годили».
Должен сказать, что представить себе, что в годы застоя может выйти спектакль, автором которого будет Сергей Михалков, а режиссером – постановщиком Георгий Товстоногов, и не в Малом театре, не в Художественном, а в театре «Современник»… – это из рода небывальщины. Высокая репутация этих двух значительных художников как-то сама собой не предполагала такой возможности. Да и репутация «Современника», со своей стороны, не предполагала этого тоже. И всё же в октябре 1973 года премьера состоялась. В том же году Сергею Михалкову было присвоено звание «Героя социалистического труда» за его определённые заслуги.
И Валентин Гафт написал эпиграмму:
«Чеканна поступь. Речь твердаУ Лелика у Табакова.Горит, горит его ЗвездаНа пиджаке у Михалкова!»Что это значит? Что я, русский, член партии, что вся моя жизнь была связана с жизнью этого молодого театра. Я был кооптирован в члены правления, то есть в коллегиальный директорский орган этого театра в двадцать один год. Потом был комсоргом, потом парторгом, председателем местного комитета… Таким образом Валя подчеркнул мои заслуги перед театром и невнимание властей, вручавших подобные награды. А ещё это перекликалось с названием кинофильма, в котором я незадолго до «Балалайкина» принимал непосредственное участие. Он назывался – «Гори, гори, моя звезда».
Можно просто порадоваться таланту Валюшкиному, который как-то многозначно вот такие стишата сочинил и увязал всё это всего в четыре строки.
Была у Михалкова ещё одна очень важная черта.
Я знал немало людей молодых, талантливых, которым реально и последовательно Михалков помогал. И в мелочах, и в более сложных ситуациях, таких как с жильём. Тут можно привести большой список. Назову хотя бы Фридриха Горенштейна.
Фигура Михалкова как автора гимна вместе с Эль-Регистаном – это одно, а последовательность человеческих проявлений – это другое. Ведь Виктор Сергеевич Розов недаром про него говорил: «Он – хороший человек. Хороший». А от Розова такие слова получить – это не лесть, не комплимент. Виктор Сергеевич твердо знал, что такое человек хороший и что такое человек плохой. Но повторяю: занимаемое положение председателя Правления Союза писателей РСФСР – само собой, а человеческие качества – сами собой.
Справедливости ради, вспоминается также, что после смерти моей мамы в 1978 году Наталья Петровна Кончаловская, жена Сергея Владимировича, решила меня, как бы это назвать, взять в «нахлебники», что ли. То есть– приласкать и обогреть. В результате произошло мое эмоциональное сближение со всей его семьей. Я посмею сказать, Сергею Владимировичу очень повезло, что его женой была Наталья
Что касается опять же меня. В момент, когда после этих шумных премьер в «Современнике» шли слухи о том, чтобы убрать «этого киноартиста» с должности, позвонил дядя Сережа и сказал: позвони пожалуйста… и назвал фамилию заместителя министра, заместителя председателя КГБ, генерала армии, с которым я встретился, и как-то… может, от того, что сын его относился с добрым ко мне вниманием… – но Филипп Денисович Бобков с этого момента стал одним из добрых моих знакомых. А сделал это Сергей Владимирович Михалков, дядя Сережа, как я его называл. Почему так называл? Потому что он был смешной, с огромным и моментальным юмором. Он видел многое. О многом не говорил. «Высоко сижу, далеко гляжу», как в сказке о девочке Маше, которая с медведем сотрудничала. Вот так он сидел и глядел. А поскольку, героями его басен были медведи, бобры, лисы и козлы, мне припоминается одна злая на него эпиграмма в приложении к журналу «Крокодил»:
«Учтя в развитии логическомЗаслуги острого пера,Поставить памятник ему пораДавно в саду зоологическом».А теперь, когда ему исполняется 100 лет, памятник обязательно должен появиться, и, наверное, не только в зоологическом саду. Советская власть прожила сколько? 72 года. Ну, сорок – пятьдесят лет-то точно из этого отрезка времени он писал и доставлял радость, приглашая к сомыслию молодую поросль российскую. Конечно, его детские стихи на первом месте, несомненно. Все остальное, – об этом должны судить специалисты. Вот так.
А сам он уже в новые времена издал книгу под замечательно точным названием: «Я был советским писателем». Тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить.
Записал Виталий Максимов
Валентин Гафт [25]
…Он улыбался. Всегда был уверенный, сильный и спокойный. И никогда не заискивал. Его обаяние и ум сыграли свою роль. Они растопили даже злость людей из Кремля.
25
Гафт Валентин Иосифович (р. 1935) – актер театра и кино.
Его способность говорить с детьми в своих стихах на равных, на одном с ними языке держалась на том, что он сумел очиститься от идеологии приспособленцев, от идеологии ложных патриотов страны. Он прививал детям любовь к родине не через лозунги, а через свои детские стихи, пионерские песни и пьесы. В этом уже был знак честности и порядочности. Могу признаться, что даже я носил в то время красный галстук с гордостью. И даже был случай, когда подрался за него.
В отношениях с властью он ходил по проволоке. Мог оступиться – и всё. При этом он не казался человеком, умеющим приспосабливаться. Он производил впечатление порядочного человека, и его творчество, в свою очередь, ложилось на душу других порядочных людей.
В театре «Современник» очень долго шёл спектакль «Балалайкин и К°» по пьесе Михалкова, написанной для театра по роману М.Е. Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия». Эта постановка 1973 года все время была под угрозой закрытия. На очередное обсуждение спектакля всегда приходили Георгий Товстоногов и Сергей Михалков при всех своих регалиях. (Кстати сказать, Михалкову очень шли ордена, несмотря на его насмешливую физиономию. У него даже фигура была совсем особенной. Не рабочий, не колхозник, не какой-нибудь утонченный интеллигент. Он был как нарисованный. Забавный и красивый. Вообще, мне он казался похожим на своего литературного персонажа – дядю Степу.) Михалков, отстаивая спектакль, говорил чиновникам: «Товарищи! Вы обратили внимание, какую пощечину мы влепили сегодня царизму?». Он их убеждал в том, что без Салтыкова невозможно понять революцию 1917 года. И убедил до поры, до определенного времени.