С. Михалков. Самый главный великан
Шрифт:
Что изменилось в моей жизни? Все. Я бросила школу, меня тут же заменили на другую учительницу. Отряд не заметил потери бойца. Я стала каждый день по четыре часа склоняться над листом бумаги и ставить слово после слова. И через два года написала рассказ «День без вранья». Рассказ вышел в среду. А через неделю, в следующую среду мне предложили вступить в Союз писателей, выпустить книгу и сделать фильм.
Все это происходило на хвосте хрущевской перестройки. Рассказ вышел в июле, а уже в октябре Хрущева сняли
А что произошло с моими ровесниками, которые не успели? Как они жили? Ждали, пили, тосковали, уезжали в эмиграцию, разводились по четыре раза, размывали на страстях свою творческую энергию, пускали в обход основного русла.
В конце концов они состоялись. Встретились со своим именем через двадцать лет, когда им было сорок пять. Сорок пять – хороший возраст, но уже накапливается скепсис. Как сказал режиссер Анатолий Васильев: «Художник должен быть наивным». А наивность бывает только в молодости.
Меня могут спросить: «А при чем тут Михалков? Он ведь не был твоим учителем…»
Это верно. В литературе никто никого и ничему не может научить. Но можно вспахать почву, на которой взрастают все твои лучшие ростки. Моей нивой был ВГИК. А дал мне его Михалков Сергей Владимирович. Он сэкономил двадцать лет моей творческой жизни. И я из сегодняшнего дня говорю ему:
– Спасибо, Сергей Владимирович. Дай Бог вам здоровья и многих лет жизни.
Именно эти слова могут сказать со мной сегодня еще человек восемьсот, а может, и тысяча. Не знаю, никто не считал. Но я помню, что Сергей Михалков был по горло завален чужими поручениями: давал квартиры, помогал с работой, клал в больницы, извлекал из тюрьмы, останавливал разгромные публикации.
И когда однажды приехал в Лондон, то устроил там какого-то англичанина на лондонское телевидение.
Однажды я заметила:
– Вас просто растаскивают на части. Зачем вам это?
– Ус-страиваю свою загробную жизнь.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Там стоят весы. Надо, чтобы добро перевешивало. Вот я и кидаю на весы.
– Вы и тут хорошо живете, и ТАМ хотите устроиться. Хитрый.
– К-конечно, – согласился Михалков.
Я тогда не догадывалась, что Михалков – человек верующий. Он верил в Бога, что не принято было среди членов партии.
Однажды он побывал в гостях у редактора и сказал мне с грустью:
– В полу щели, по ногам дует, с потолка каплет. Ну какую работу я могу с него спрашивать, если он живет в таких условиях… Прежде чем требовать, надо обеспечить человека нормальной жизнью.
И дал квартиру. Вернее, помог получить.
Встречались мы редко и случайно. Перекидывались парой слов. Но все, о чем говорили, я запомнила по сей день.
Например, мы в ресторане. Подходит драматург.
– Твой гимн – дерьмо, – объявляет драматург.
– П-правильно, – соглашается Михалков. – Д-дерьмо. А петь будешь стоя…
Однажды встретились в коридоре журнала «Юность». Михалков узнал меня и поделился впечатлением:
– У-у, какая ты стала… Ничего от тебя не осталось.
– На себя посмотрите, – предложила я.
– Богатый мужчина старым не бывает! – объявил Михалков.
Я тогда не обиделась. Я действительно стала другая. Я уже не считала, что учительница музыки меньше, чем сценарист.
Мой первый в жизни режиссер Андрей Ладынин сказал так: «Сценаристы такие же люди, как и все остальные, с той разницей, что у них совести нет». Ладынин не Маркс. Его цитаты могут быть ошибочны, но все же…
Зима. Снег стоит высоко. К зданию иностранной комиссии протоптана узкая тропинка. Мы встретились с Сергеем Владимировичем на узкой дорожке. Разговор зашел о двух прекрасных женщинах, общих знакомых.
– А кто вам больше нравился? – спросила я.
– У к-каждой свои преимущества. Но обе не то.
– А может быть, сделать последний зигзаг и найти ТУ?
– Т-тех – НЕТ.
Поиск идеала и бессмысленность этого поиска – тема всей мировой литературы. А Михалков сформулировал в двух словах: ТЕХ НЕТ.
Совещание в «Фитиле». Он ведет совещание и раздает сюжеты налево и направо. Сыплет сюжеты, как крупу птицам.
За этим стоит щедрость таланта. Что беречь, еще придумается.
Я заметила, что люди с ограниченными способностями берегут свои задумки, прячут. И правильно, еще украдут. А где взять новый замысел?
Сергею Михалкову приходилось писать и заказную литературу, стихи к событиям. Но даже «туфта» была с искрами таланта. Однако это уже другая тема.
…На киностудии обсуждается фильм «Первый учитель». Это первая работа старшего сына, Андрея Кончаловского. На дворе застой.
Михалков-отец поднимается и выступает:
– Яблоко от яблони далеко падает…
Все смеются. Но это не так.
У яблони прекрасные корни и редкие плоды. Я говорю о родителях и детях. Просто отцу и детям досталось разное время.
– Как ваши дети? – спрашиваю я сегодня, из периода смутного времени.
– Ты «Ургу» смотрела?
– Смотрела.
– А «Ближний круг» смотрела?
– Смотрела.
– Ну так что ты спрашиваешь? Мои дети известны всем на свете…
Однажды я заметила:
– У вас в семье у всех большие рты. От кого они достались, от Михалковых или от Суриковых?
– Уд-добнее «ура» кричать, – мрачно заметил Михалков.
Этот разговор происходил в семидесятых годах. Сергей Владимирович не скрывал цинизма. Цинизм в те времена – единственное прибежище умного человека.