Сад искусителя

Штенье Робин

Лилит.

А потом кто-то истошно заорал.

Ева подорвалась, завертела головой по сторонам, снова услышала чужой вопль. Вскочила и не обуваясь побежала на крик, не встретив на своем пути ни одной запертой двери. Свет в чужой комнате включился сразу, стоило ей войти, но приглушенный, отчего она не сразу сориентировалась. Потом все же разглядела на кровати Адама, скрючившегося от боли, бросилась к нему, принялась тормошить. Он не просыпался. Стонал, дрожал от лихорадки, звал ее. И чего делать? Вдруг умрет? Возьмет и умрет у нее на руках!

Лилит…

—

Змей! — возразила она неуслышанному всхлипу. — Сейчас. Я сейчас. Не умирай только! Дождись! Я сейчас! — и побежала к выходу, потом по коридору и вниз по лестнице.

Змей как будто испарился. Ева заглянула в каждую палату медблока, в каждую комнату, уже успела отчаяться, но вспомнила про лабораторию. Однако найти ту оказалось не так-то просто, и она успела проклясть архитектора со строителями, когда очередная дверь вместо долгожданного перехода открыла кабинет. Змей сидел в кресле за массивным столом и доброжелательно смотрел на нее.

— Там! — Ева махнула себе за спину, как будто это все объясняло. — Адаму плохо.

— Хорошо, — кивнул Змей.

— Да чего хорошего? Он умирает!

— Ясно. Хорошо.

Улыбка показалась странной, ненастоящей, ни разу не ядовитой, но вспыхнувшая злость не дала как следует обдумать этот факт. На пальцах сами собой выросли давешние антрацитовые коготки, которыми уже не лицо ему хотелось расцарапать — душу, да так, чтобы ни лоскутка от нее не осталось! Пришлось заставить себя выдохнуть, потому что делу это никак бы не помогло, и облегчения, если честно, не принесло бы.

— Змей, — не хуже «голоса разума» зашипела Ева, — поднимай свою задницу с кресла и иди помоги ему!

— Кому?

— Адаму!

— Хорошо, — даже не шелохнулся.

Она успела сделать шаг вперед, когда кто-то схватил со спины и оттащил обратно к двери.

— Тише-тише, — послышался знакомый голос. — Дай я его для начала доделаю, а потом уже рушь сколько душе угодно.

Ева обернулась и увидела еще одного Змея, только уставшего, с краснотой в слезящихся от недосыпа глаз.

— Это андроид, — пояснил он. — Просто андроид.

— Адам!..

— Знаю, милая. Знаю. Им уже занимаются.

Стало легче, но чернота с ногтей так и не исчезла.

— Давай, я отведу тебя к Адаму, и ты своими глазами убедишься, что с ним все в порядке?

— Ладно, — она кивнула, решив, что всегда успеет проверить, кто прочнее: антрацит или сталь?

Мальчишка, бледный, как постельное белье, на которое его уложили, спал, скорее всего, без сновидений, и дыхание его было ровным. Ни испарины на высоком лбу, ни дрожи в руках, вытянутых вдоль тела. В общем, если б не цвет и капельница, тянущаяся к левому локтю, можно подумать, что он просто спит после тяжелого трудового дня. Утомился, бедняжка. Но…

— Что это? — Ева бесцеремонно ткнула в сторону пакета с прозрачной жидкостью, висящего на крючке держателя.

— Одни народы называют это ихором, другие — амброзией, третьи — сомой…

— А на самом деле?

— Физраствор, милая. Кто ж знает, сколько его в лихорадке трясло? Он же как с тобой тогда закончил, так и ушел. И камеры, как обычно, отключил. Орать только в этот раз поздно начал… Так что пятьсот миллилитров старого доброго физраствора лишними не будут.

В этот раз? Как обычно? То есть Змей в курсе, как бедного мальчишку колбасит, и все равно разрешил провести ту странную операцию?

От возмущения аж дыхание перехватило.

— Вы!.. Вы плохой родитель!

— Ужасный, — не стал отнекиваться Змей. — Но чего с ним таким еще делать-то? На ручки брать поздно. Отбирать гаджеты тоже. Может, у тебя какие идеи есть?

Идей не было. Было желание разреветься. Была тупая боль в висках. Было смутное подозрение, что Адам страдает из-за нее. Было скребущее по сердцу все тем же антрацитом чувство вины. А идей — нет, ни единой.

— Милая, — Змей привлек ее к себе, погладил свободной рукой по плечу, и вроде немного помогло, — он не из-за тебя такой.

Из-за тебя.

— Не волнуйся из-за… операции. У Адама иммунитет, с этим никаких проблем.

Из-за тебя, но не так, как подумала.

— Иди поспи. Завтра с ним все будет в порядке.

Она качнула головой:

— Я побуду здесь немножко.

Он вздохнул:

— Не засиживайся, — и ушел.

Единственное пластиковое кресло в палате оказалось до жути неудобным, словно призванное прогнать ее отсюда. Ева уходить не собиралась. А если чего случиться, когда она уйдет? Только вот чем поможет, оставшись, думать не хотелось, потому как ясно ж, что ничем. И все равно сидела, пялилась на капельницу, а когда ту убрали, на стену, и в голове белым шумом ныла метель из сна. Почему она не видит, раз такими глазами все равно можно? Не туда смотрит? А куда надо смотреть? На Адама с его правильными чертами лица и выровнявшимся под утро цветом кожи? На кисти рук с длинными пальцами, что свободно покоились на одеяле и больше не сжимали простынь, цепляясь за нее, как утопающий за спасательный круг? На собственную тень, поначалу тянувшуюся к двери — сбежать, а потом усовестившуюся и спрятавшуюся под кресло? На стену, решившую притвориться рассветом? Было забавно, если бы на той вдруг высветились ответы на терзающие Еву вопросы. Но стена сначала стала светлеть, перешла из серого в серо-голубой, а потом и вовсе заалела, словно почувствовала на себе чужой взгляд и засмущалась.

— Доброе утро, — послышалось от кровати.

Адам, свесив ноги на пол, сидел на кровати во втором своем любимом костюме — в плавках. Лохматый и сонный, с легкой синевой под глазами — мальчишка мальчишкой.

— И в каком месте оно доброе?

— Показать?

И, прежде чем она успела сказать: «Не надо», он отвел правую руку в сторону и щелкнул пальцами. Стена бесшумно отползла в сторону, открыв панораму красивого города, встречающего утро. Невероятные башни из стекла и бетона тянулись вверх к небу, а внизу в их тени раскинулись парки и мосты через реку, напоминающую своей идеальной гладью хорошо отполированное зеркало. Футуристическая картина была чудо как хороша и удивительно естественна, несмотря на время от времени пролетающие мимо машины.

— Видишь? У них наверняка утро доброе. В этом мире вообще все подозрительно хорошо, как бы Змей не заливал про отсутствие любимчиков.

Ева не ответила, пораженная увиденным.

— А тебе не показывали, что ли? — удивился Адам, она покачала головой. — Подумала тогда о чем?

— А я пошлая!

— А-а, — протянул мальчишка, но усмешки так и не сдержал. — Не, там недоброе. Оно во всем теле недоброе.

«Откуда ему быть добрым, когда тебя так трясло? Почему тебя так трясло? Из-за меня?»