Сад Поммера
Шрифт:
Ему кажется, что мир так же молод и полон сил, как он сам. Молодой идеалист не может поверить, что это совсем не так. Чувство общности со своим народом и далее — со всем человечеством, — вот что дает ему опору…
Двое глашатаев просвещения строят плиту, и к вечеру следующего дня, когда куры уже на насесте, устраивают пробную топку. Для этого вполне годятся старые номера «Олевика». Поммер хочет видеть, какова в печи тяга.
Тяга, сверх ожиданий, хорошая. Новая плита в некотором роде как человеческая голова, сперва надо дать обсохнуть губам, лишь потом требовать зрелых мыслей.
Погода
Поммер заканчивает сенокос, дети собирают в саду вишню, смородину и крыжовник. Все сосуды, ведра и даже медный умывальный таз полны ягод. Как-то вечером с поезда приходит Мария, Карл встретил ее с лошадью. Настроение и мысли супруги телеграфиста вполне спокойные — с мужем у нее все в порядке, даже сгоревшая одежда не ошарашила его на сей раз; тогда, после яанова дня, Мария застала мужа в постели, он простудился, видимо потому, что его сослуживец оставил окно открытым.
Мария помогает варить варенье. Это великая работа. Прежде всего Манту и Леэни посылают за сахаром в лавку; собирают и осматривают банки, миски, ведра — все, куда можно разлить варенье. Кристина и Саали заняты в сарае. Одна банка треснула, небось, ребята весною, когда укладывали дрова, стукнули по ящику, в котором она стояла. Но Кристина не выбрасывает банку, глядишь, Яан еще починит ее, наклеит бумажную полоску, и тогда можно будет класть в нее крупу или муку, что-нибудь сухое.
Котел с ягодой ставят на плиту, оставшуюся на пожарище. Мария приносит из сарая чурак, чтобы было где сесть, и размещается рядом с играющим ребенком в бывшей кухне, где она с малых лет помогала варить варенье.
Маленький Сассь играет в золе сгоревшей школы, словно в ящике с песком. Он просеивает пепел меж тоненьких пальчиков, зола набегает серой кучкой, и когда кому-нибудь из взрослых случится посмотреть на его занятие, он отвечает взором голубых глаз из-под выпуклого лба, радостно и удивленно, и кричит: «Пепель»!
А рядом кто-то выплеснул из штофа рассол, который еще нужен Поммеру, Дедушка отчитывает маленькую Леэни, она раньше всех попалась ему на глаза.
— Зачем ты так сделала?
— Дедушка, я же не выливала рассол.
— Вылила.
— Не вылила, дедушка…
— Раз я говорю, что вылила, значит, ты вылила.
От дедушкиной несправедливости на глазах у девочки выступают слезы.
Немного погодя Карл говорит отцу:
— А вдруг Леэни в самом деле не выливала.
— Кто же тогда, она здесь была…
— То, что ты думаешь — мол, она вылила, еще не значит, что она в самом деле вылила.
— Если не вылила, то пусть уроком будет…
— Ты, отец, все же очень суров.
Поммер садится в сарае, посредине, за обеденный стол, что держится на козлах, смотрит на сына отсутствующим взором и кивает, чтобы Карл сел тоже. Сын осторожно садится на отрезок доски, шершавой, слегка только пройденной рубанком.
— Скажи, сын, как я мог бы поступить еще?
— С Леэни ты, пожалуй, поступил несправедливо, отец!
— Возможно, — вздыхает Поммер. — Ни один человек не может каждый миг быть в глазах всех справедливым. Не стоит и надеяться на это. Можно быть справедливым только на свой лад…
Карл смотрит в морщинистое, небритое
— Если так считать, то вообще нельзя разобраться в делах отчизны, — говорит он. — Это как столпотворенье вавилонское. Те, кто на лесах высоко, никак не могут понять, что кричат те, что ниже.
— Неужели ты думаешь, что многое изменится, если нижних поднять вверх? Насколько я могу судить по своему жизненному опыту, из батрака никогда не получится настоящий хозяин. С трудом выйдет из него арендатор, но не хозяин. Не будет у него усердия, а без этого ничто в жизни не движется.
— Но Ааду Парксепп ведь бывший батрак, — возражает Карл. — А отгрохал дом на всю волость.
— Отгрохать-то он отгрохал, вернее, велел отгрохать, но какой из него хозяин? Женился на хозяйской вдове, теперь ему благодать пить и выкидывать коленца, а жена работай на хуторе вместе с батрачками да ходи в слезах по деревне искать в темноте, куда задевался муженек…
Когда Карл объясняет; мол, в отечестве надо что-то изменить, — старый учитель вдруг думает про себя, что лучше бы сын его занимался девушками, чем делами отечества. Девушки хоть любят, а отечество — только прикидывается, будто любит, а потом все идет насмарку. Обмануть может и девушка, но отечество никогда не сохранит тебе верности. Отечество — очень странное, выше нашего понимания дело, будто воровство или преступление, которое никого не осчастливило — ни Якобсона, ни Койдулу, ни профессора Веске [6] . Все, кто трудился на благо отечества, умерли молодыми или отравились немецким ядом, как покойный редактор «Сакалы». Но кому это надо было, что от этого изменилось?
6
К. Р. Якобсон, Лидия Койдула, М. Веске — деятели эпохи пробуждения эстонской нации (вторая половина XIX века).
Ягоды варятся в медном котле, горячее, прямо из черпака испробованное варенье приносит радость самому печальному дитяте человеческому. Сассь весь в варенье, замарашка, он очень счастлив, что у него такая горка золы.
Было бы вовсе не плохо, если бы Яан Поммер, человек серьезный, стал на полчаса таким же сорванцом, как его внук Александер, и взглянул на вещи, которые мучают его душу, с простодушием ребенка, потому что это мучнистое вещество, что сеется между пальцами мальчика, — зола, тлен и прах, от которого никому не уйти, даже тем, кто кукушками сидят на вершине башни царской империи и выкрикивают сверху немыслимые, безумные повеленья.
В самом деле, играя в золе, Поммер выглядел бы весьма своеобразно. Очки ему пришлось бы оставить в сарае на столе, да и поношенный рабочий пиджак и старые башмаки он мог бы снять.
И вот — стоя на пожарище, Поммер становится все меньше и меньше, его стройные ноги и прямая спина стягиваются, как посконь при стирке, руки становятся короче, мышцы сливаются в ком, и школьный наставник обращается в маленькое пятно, будто капля расплавленного свинца, брошенная на счастье в ведро с водой. Но он не принимает при этом образа корабля или облака с флажками, и что-либо предсказывать по нему нельзя.