Сад Поммера

Траат Матс

— Я был на очень многих должностях, — охотно отвечает гость. — Копья ломал, особенно много с отцом своим, он у меня человек старых взглядов, самовитый, не терпит новшеств. Землемером тоже был, но разве это такая уж серьезная должность. Знай бегай туда-сюда с шестом на спине, потрафляй помещику и хуторянам… Каждый норовит себе отхватить, надо быть ловкачом, не то проглотят с потрохами. Однажды такое случилось…

— Где вы теперь мерите? — обрывает Поммер Кульпсона. — Далеко от дома работаете?

— Работаю? Да нет, я сейчас… Работа, конечно, есть, но… — Кульпсон вроде смущается. — Землю мерить — работа тяжелая,

требует железного здоровья, сильных ног, и потом еще перебирайся с места на место. Так это под конец надоедает, что даже на землемерный инструмент глаза не смотрели бы…

— Да, да уж, а если еще и с хозяевами переругиваться… — поддерживает Кристина молодого человека.

Поммер снова бросает взор на жену. Надо дознаться до всего!

— Милостивая сударыня, попробуйте и вы! — протягивает Кульпсон кружку. — Посмотрим, как он действует!

Кристина отведывает питья и ставит кружку обратно на стол. Нет, это не для нее!

— А вы давно уже знакомы? — спрашивает она.

«Im wunderschonen Monat Mai, als alle Knospen sprangen, da ist in meinem Herzen die Liebe aufgegangen…» [8]

— читает наизусть Видрик. Анна смотрит на него горящими глазами. Да, все было так, как сказано в стихотворении, — в мае.

Анна бросает через стол на отца хитрый взгляд и затем спрашивает у матери:

8

В прекрасный месяц май, когда раскрываются почки, в моем сердце возникает любовь… Г. Гейне. Книга песен. (Прозаический перевод). (Прим переводчика).

— А как вы познакомились в свое время?

Кристина оживляется.

— Батюшки, да это было так давно, кто помнит… Яан тогда помогал кистеру на сенокосе, а я служанкой на соседнем хуторе была… Однажды, не помню уже, что мне понадобилось, пошла я на Веэрику — был такой хутор, — прямая дорога шла краем сенокоса. Яан как раз клал сено в копну… Я испугалась его, глаза у него были острые, как посмотрит на тебя, будто кольнет… Да, испугалась, хотя пугаться было нечего… Молодая была… Когда шла обратно, дала мне хозяйка Веэрику миску со студнем, они теленка зарезали. Миска была завернута в старый выцветший платок. И вот, как только я увидела Яана на сенокосе, не посмела просто пройти мимо него. Пошла в обход, по опушке, кралась, чтобы Яан не увидел, и бросила узел в кустах крушины, сделала большой крюк, обходя Яана…

— Да, в обход пошла, задрав голову, вдруг я тебя съем, — усмехнулся Поммер.

— Дома хозяйка меня спросила, куда дела платок, я молчала и не знала, что сказать, подумаешь, какой-то платок, вот бы миску вернуть, ее надо будет отнести обратно хозяйке Веэрику. Вечером в сумерках пошла я на сенокос к кистеру, посмотреть, может, найду миску. Миска оказалась под кустом крушины, но — пустая! Яан, нечестивец, съел студень…

— Да, съел, — смеется Поммер. —

У меня был с собой ломоть хлеба и нож. Заметил еще раньше, что это девчонка из Ассаку по кустам крадется… Потом подошел, смотрю — студень в миске в кустах!

Зачем она, думаю, сунула его сюда, студень скиснет от жары. И съел его. Шутки ради, конечно, не без этого… В воскресенье у церкви похвалил ее: мол, спасибо, Кристина, что принесла мне такой вкусный студень…

— Ты, Яан, скажи лучше, как на самом деле было! — посмеивается жена.

— На самом деле… Хороший был студень, но пронесло от него… Не сняли кровяную пену, когда варили.

Все развеселились, Поммер усмехается.

Пора приступать к делу.

Фридрих Кульпсон ерзает на гнутой скамейке, набирается смелости, отпивая ликер из кружки, и решительно заявляет:

— Господин Поммер, я прошу руки вашей дочери Анны!

Мать и дочь сдерживают дыхание.

Наконец-то!

Но Поммер не спешит, он вынимает трубку изо рта, трогает пальцами чубук.

Здесь, под зарослями дикого винограда, он должен решить судьбу своей младшей дочери, как решил судьбы старших. Все женихи сидели тут же. Разница разве что в погоде, в напитке, который они брали с собой, и в них самих. Жених Лидии был неуклюж и робок, не решался выговорить что-нибудь разумное, осмелился, заикаясь и запинаясь, сказать лишь о телке и жеребенке, так что жалко было смотреть на него, а чем плохо они живут сейчас! Телеграфист гордился тем, что состоит на казенной службе, об этом только и говорил, но сватовство было коротким и ясным, как телеграмма.

И вот сын Кульпсона… Славный малый, говорит на трех языках. Есть и в этом движение времени, муж Лидии говорил только по-эстонски, вернее — на сангастеском диалекте, телеграфист вставлял немецкие слова, а вот со слов жениха Анны даже какой-то паршивый сарай — «wunderbar» и «изумительно». Это насквозь современный человек, он меньше всех ратует за отчизну, не как те двое, хотя самый ухоженный из всех.

Поммер размышляет. Анна все-таки вертихвостка, умчалась отсюда, хвост трубой, а вот все же вернулась просить отцовского благословения выйти замуж! Розог бы ей, да уж ладно… Пусть! Небось, сама знает…

Вот тебе раз! Кофе остыл. Что за хитрое питье, изысканное зелье. Но пусть, пусть… Что же делать с Анной, может, все же выдрать ее?…

Все трое ожидают.

— Господин Кульпсон, вы сказали вначале, что жизнь цыгана прямо-таки wunderbar, — наконец произносит задумчиво Поммер.

— Да, я сказал это! — спешит подтвердить жених.

— Все это, может быть, и прекрасно, но муж должен заботиться о жене, у него должен быть кров и надежная должность. Если все это есть, то — да, конечно, он может и цыганом быть, если хочет. Когда найдете себе надежную службу и пробудете на том месте с год, то приходите снова…

— Отец, но я сама… я… — пытается Анна что-то сказать.

— С тобой мне говорить не о чем, я говорю с господином Кульпсоном!

— Значит… нет! — глухо произносит жених.

— Через год продолжим разговор, — остается учитель при своем.

— Отец, у него же есть должность! — в отчаянии восклицает Анна.

Поммер не спеша выколачивает трубку о скамейку.

— У него должна быть прочная должность, которая кормит, и ясная цель перед глазами.

Кульпсон съеживается, его карие блестящие глаза будто гаснут.