Сага о Годрланде
Шрифт:
— Он говорит, что привык считать Годрланд своим вторым домом. Верил, что люди здесь от всего сердца приняли Бога-Солнце. Он не забирал их дома и земли, не отнимал рабов и скот, а наоборот — даровал истинную веру, открыл глаза на ложных богов и дал возможность вознестись на небеса. Он даже сохранил эту Арену и позволил устраивать игры, не ради пустого веселья и пролития крови, а ради возвеличивания отважных воинов, чтобы каждый человек в Гульборге знал тех, кто сражается ради людей. И чем вы отплатили? Черной неблагодарностью! Подослали крысу, чтобы та убила его! Конечно, Бог-Солнце защитил свои уста!
Солнцезарные
Люди на скамьях разом выдохнули. Даже мне стало не по себе.
Это же Клетус!
Его знал весь Гульборг, ведь он совсем недавно красовался на Арене, восхищая своим мастерством.
Я не порицал его стремление убить захватчика, но почему сейчас? Здесь? На что он надеялся, попытавшись убить Набианора, будучи всего на одиннадцатой руне? Ладно, если он был хотя бы сторхельтом… Но хельт? Против человека вдвое сильнее его?
А Набианор распалялся больше и больше. Хальфсен пытался пересказать его речь, но вскоре застыл с открытым ртом. Люди вокруг, особенно те, что побогаче, попадали на колени и уперлись лбами в пол, потом повалились и верхние ряды, хотя я сомневался, что те знали хоть слово по-сарапски. Даже мне захотелось опуститься наземь и склонить голову, словно на мои плечи навалилась невыносимая тяжесть.
Солнцезарные спешились и встали на одно колено.
— Вниз! — сказал я, удерживая стаю.
И ульверы сползли под скамьи, чтобы не выделяться среди остальных.
Речь Набианора уже не лилась напевным ручейком, а громыхала над Ареной, била молотом, пронзала жгучими молниями и давила свинцовой тяжестью. Слышались стоны, кряхтение и стенания низкорунных горожан.
Я постоянно встряхивал через стаю тех ульверов, кто хоть немного разумел сарапский. Феликсу стало совсем дурно, и мне пришлось указать на него Живодеру. Бритт, кстати, переносил воздействие сарапского дара легче всех, потому легко протиснулся меж сидевшими под скамьями ульверами, ткнул Пистоса в плечо, тряхнул, похлопал по щекам, а потом ударил его поддых. Когда пытаешься вдохнуть и никак не получается, сразу забываешь о любых словах, кем бы они ни были сказаны!
Наконец это закончилось. И началась казнь.
Солнцезарные вскочили на коней и закружили по Арене. Время от времени кто-то из них вырывался из общего круга, подъезжал к подвешенному за руки Клетусу, ударял его копьем и вновь вливался в скачку. Били не насмерть, а вскользь, сдирая кожу, разрывая мясо, обнажая кости. Клетус раскачивался, вращался на цепи и молчал, лишь прикрывал глаза в момент удара. Редко кто из Солнцезарных целился в лицо или живот, чтобы ненароком не убить его. И даже так вскоре Клетус стал похож на истерзанный кусок мяса. На ногах не осталось ни единого целого лоскутка кожи, руки изорваны до костей, на спине кое-где белели ребра, один глаз вытек, выбитый неудачным ударом, щека вспорота до уха и выбито несколько зубов. Но Клетус всё еще молчал.
Зрители
Я с трудом отвел взгляд от казни и посмотрел на Набианора, но того уже не было на месте. Его комната была пуста, и вся личная дружина тоже ушла. Тогда я встал. За мной поднялись и ульверы.
Каким бы человеком ни был Клетус, какие преступления бы ни совершил, умирал он достойно! Пусть в его руках не было оружия, пусть он гол и жалок телом, но дух его крепок и силен. И он должен обрести доброе посмертие! Жаль лишь, что он не рожден нордом и потому не попадет в дружину Фомрира, но, может, старые фагрские боги примут его?
Казнь длилась до самого заката. Лишь когда померк последний солнечный луч, Клетус наконец получил долгожданный смертельный удар, пронзивший его насквозь.
Многие горожане остались на ночь прямо на скамьях Арены, но я решил вернуться в дом. Там я кликнул Лавра, потребовал накрыть стол и подать самого крепкого вина. Клетус заслужил хотя бы тризну, если уж достойного погребения ему не видать.
Лишь когда в голове слегка зашумело, я решился спросить у Хальфсена, что же говорил Набианор. Но наш толмач так усердно пил, да еще после трехдневного поста, что уже толком не мог говорить.
— Коршун?
— Многого я не понял, — покачал головой полусарап, — моя мать была всего лишь рабыней и говорила просто, а Набианор говорит иначе. Даже со знакомыми словами я не всегда догадывался, о чем речь. А под конец вряд ли хоть кто-то его понимал.
— Смерть, — вдруг сказал Феликс по-нордски. — Тьма. Ужас. Голод.
— Да, он говорил о страхах и наказании. Каждый, кто помыслит дурное против него и бога, умрет в муках, его дети умрут в муках, души его предков будут прокляты, его земли станут бесплодны, его скот падет, корабли утонут и даже рабы его будут страдать.
Ну, помнится, первый встреченный мной солнечный жрец говорил примерно то же самое, всё стращал и худым посмертием, и дурной жизнью.
— Тулле! Ты хотел увидеть Набианора. Теперь ты его увидел. Что скажешь?
Мой друг устало потер лицо:
— Его сила чудовищна. Я его почти не различал за нитями, которые тянулись от него во все стороны. Зато Клетус был чист, без единой нити.
— Это как? Разве такое бывает? Разве Набианор не привязывает к себе свою дружину?
— Все дружинники и все Солнцезарные накрепко привязаны к пророку. Настолько крепко, что умрет он, умрут и они. Но ни одной нити не вело к Клетусу. Хуже другое: теперь нити протянулись ко всем, кто был на Арене, даже к ульверам. Самые тонкие у тебя, у Живодера и у меня.
— И что в тех нитях? Как они нам могут помешать?
Тулле обвел нас взглядом, криво усмехнулся и сказал:
— Надо убить Набианора!
Меня слегка ожег страх и тут же растаял. Живодер воткнул нож в стол. Некоторые ульверы отпрянули назад, даже в свете масляных ламп было видно, как побледнели их лица. Коршун закашлялся, поперхнувшись вином, Рысь выронил чашу, а Феликс вовсе слетел на пол, скрючился и зажал уши руками. Хорошо, что Хальфсен уснул, осоловев от хмеля.
— Видишь? — спросил Тулле. — Одна лишь мысль о смерти Набианора пугает.