Сага о Годрланде
Шрифт:
— Личины. Надо ходить по городу в личинах волчьих, как на тех пирах. Попервости пугаться будут, а потом привыкнут. Личин много, хватит на всех. Волосы им отбелить, справить одежку нашу, посмотреть, что за оружие, нет ли приметного.
Простодушный грыз ноготь, размышляя о чем-то. Потому дальше высказался Вепрь:
— Сварт сказал, они золото принесли. Можно его и пустить на прокорм, вряд ли они нажрут больше, чем на илиос в месяц.
Мне понравились эти придумки. Носить личины всюду чудно, конечно, зато все будут видеть, что идет не кто-то, а снежный волк. Ульвер! Да и от потери двух-трех илиосов мы не
— Надо пообещать Лавру свободу, — наконец промолвил Херлиф. — И не просто свободу, а взять его с собой.
— В хирд? — поморщился я.
Лавр, конечно, толковый мужик, в прошлом воин, да только он уже столько лет рабом проходил, к тому же рун у него маловато. И хромота до конца не ушла.
— Нет. Он и сам не пойдет. А вот если пообещать ему волю да с землей? Чтоб мог жениться, детей родить… Он же об этом мечтал прежде! Можно взять его с собой. Поди, у твоего отца найдется местечко для него?
— После здешней жары да щедрой земли на наши острова? Померзнет же. Бритты и те чуть не померли. Но если он того захочет, я не прочь.
— Тогда я поговорю с Лавром.
Довольный, что разговор разрешился, я ушел. И лишь когда ссыпал полученное от фагров золото в короб, сообразил, что так и не передал казну Простодушному.
На третий день Арены никто из ульверов не пошел. Мы рассудили, что Набианор должен будет там показаться, снова начнет говорить и давить своей силой, а никому не хотелось быть привязанным к сарапскому конунгу. Хотя многим, даже мне, было бы любопытно поглядеть на большую битву. Как они стоят в строю? Знают ли стену щитов? Есть ли у них какие хитрости? А ведь еще кроме той битвы обещали поединки и меж сильнейшими бойцами Арены, и схватки с необычными тварями… Но что уж тут поделаешь?
К счастью, Лавр согласился уйти с нами, а двоих других было решено не отпускать из дома, хотя они и так не часто выходили. Фагров я попросил помалкивать и не говорить, из какого они хирда, мол, просто захотели сражаться под моей рукой, ведь рабы не ходят на Арену и не знают в лицо знаменитых на весь город бойцов. Но они могли по глупости разболтать, что в доме появились шесть новых воинов, к тому же фагров, и некоторых это может навести на ненужные мысли.
Был еще Пистос. Феликс Пистос. И, клянусь бородой Скирира, я вспомнил о нем далеко не сразу, настолько привык к нему. Он уже неплохо понимал наши разговоры, хоть сам говорил еле-еле. Но когда я позвал Хальфсена для беседы с Пистосом, толмач сразу сказал, что беспокоиться не о чем.
— Он наш с потрохами. Скажешь ему отца родного ограбить — пойдет и ограбит. Если сумеет, конечно.
— С чего бы?
— Стая, — пожал плечами Хальфсен. — Ты бы слышал, что он мне наговорил потом! Феликс же не плох, просто слаб. Ему прежде не хватало опоры. Отец его долго не замечал, вот он и искал всюду… как он это сказал? Твердой почвы, вроде. Помогало вино, помогал дурман, помогали шумные гулянки, но ненадолго. Стоило проспаться, как страхи и сомнения начинали грызть его снова. Еще и это… думы всякие. Мол, зачем он живет? Для чего рожден? Только ли для того, чтоб жрать и спать? Взять дело отца? А зачем? Ради илиосов? Золота в роду и так вдоволь, и счастье оно не приносит.
— Погодь! Это Феликс так говорил?
— Да. Он часто это бормотал, я уж привык.
Я
— И что? Ответил он на свои вопросы?
— Стая! Феликс сказал, что в тот миг, когда ты его принял в стаю, все вопросы исчезли, страхи и тревоги тоже. Говорит, это лучше любого дурмана. А еще он впервые почувствовал, что не один.
— А что, у него глаз нет, чтоб понять, что вокруг люди?
Хальфсен вздохнул:
— Есть тут у них мудрецы, что целыми днями сидят и думы думают, а потом рассказывают их людям. Один мудрец сказал, что нельзя верить ни своим глазам, ни ушам, ни нюху, ни рукам, словом, вообще ничему, потому как они часто лгут. И будто ничего вокруг нас нет: ни людей, ни неба, ни домов, всё это выдумано. Ну, вроде как снится. А по правде будто есть только он один и его мысли. Феликсу нравились слова того мудреца, потому что он всегда был один. Ни хороших друзей, ни постоянной женщины… Он видел, как приятели обманывают и предают, как вроде бы верные жены изменяют своим мужьям, как выросшие дети выкидывают из дома престарелых родителей. Вот он и решил, что один единственный человек, а остальные — так, обманки. А в стае впервые почувствовал, что вокруг него живые люди, настоящие! Теперь он ждет не дождется, когда же ты снова призовешь стаю, чтобы снова окунуться в ульверов.
— Да-а-а, — протянул я. — С таких дум и руки на себя наложить можно. Пусть Сварт за ним приглядывает получше. И как же Пистос теперь к отцу вернется?
— Так он решил, что ты его в хирд взял. Хотя, сказать по правде, не он один так думает.
— А что его отец скажет? Не подумает ли, что мы сына похитили? Мы же тут не навечно, по весне уйдем.
— Феликс и не прочь. Ему хочется поглядеть на других людей, побывать в иных землях. К тому же ему столько понарассказывали про Северные острова, что он сам туда рвется.
Мда, после каменных домов, золотых крыш да Арены, где все жители Хандельсби займут лишь малую часть скамей, после кораблей с двумя рядами весел, после шелков, после ароматных вин да мягких душистых блюд взять и поехать на суровые Северные острова, где много лишь снега зимой, где кормят жесткой козлятиной, а поят ячменным пивом, где люди живут в одном доме со скотиной, где с трудом можно отыскать кусок ровной земли под пахоту. Зато там нет пустословов-мудрецов, сарапов и ворожбы Набианора. Пока нет!
Да если бы не сарапы, я бы задумался о том, а не перевезти ли мне сюда семью. А что? Урожай тут снимают по два-три раза за год. Никаких морозов, что губят и людей, и скот. Взять землю в аренду, а то и вовсе купить, и живи себе сыто. И никаких тварей, что угрожают сожрать все острова. Ладно, там на юге их полно, но это же за морем. Когда они еще сюда доберутся?
Если бы не сарапы…
Мы сидели тише воды ниже травы. До нас доносились отголоски того, что творилось в Гульборге: Набианор перетряхивал знать, выискивал предателей и заговорщиков, отбирал земли и передавал сарапам. Феликс говорил, что это ненадолго, нет у сарапов интереса к пахоте, им подавай охоту, сражения и торговлю. Спустя несколько лет сарапы отдадут полученные земли в управление фаграм или вовсе продадут.