Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
— Кто есть в вашей комиссии? — спросил Бонде.
— От нас ее величество назначила опытных дипломатов: графа Румянцева Александра и барона Иоганна Люберса.
— Хорошо, мы доложим королю. Но учтите, князь, от нас вы вряд ли дождетесь уступок.
— Там будет видно, граф. Ништадтский мир тоже шел с великим скрипом, однако ж состоялся. И двадцать лет был нерушим, пока Швеция не вздумала растоптать его.
— Это вы, князь, отходите от статей Ништадтского договора.
— Из-за вас, граф, из-за вас, — улыбнулся Долгорукий. — Однако давайте согласимся,
— Давайте. Выписывайте нам паспорта на обратный путь.
Елизавета Петровна, выслушав отчет Долгорукого, осталась довольна им:
— Спасибо, Василий Владимирович, вы очень правильно себя вели. И никуда они не денутся, примут наши условия. Конечно, чем-то придется поступиться, но поторговаться надо. Раз они решили взять в наследники чужого принца, пусть возьмут из наших рук.
— Ох, Франция взбеленится, ваше величество.
— Пусть. Она уже обожглась в Турции. Визирь, подталкиваемый французами, явился к султану с предложением оказать помощь Швеции в войне с Россией. Так султан отчитал его: у меня с Россией мир и ради Швеции я не стану его рушить. А когда визирь заикнулся о денежной помощи, султан рассвирепел: «Я готов помочь магометанам, но не гяурам!»
Елизавета Петровна посмеялась, вспомнив слова султана, написанные в донесении константинопольского агента.
В январе 1743 года в Або съехались обе делегации. Шведскую, как и догадывался Румянцев, возглавлял Нолькен, вторым членом был барон Цедеркрейц.
Поскольку Россия была победительницей, ее сторона и зачитала условия мира, уже обговоренные в Петербурге.
Едва Румянцев закончил чтение русского проекта, как Нолькен с возмущением заговорил:
— У русских есть замечательная поговорка: лежачего не бьют. Вы же, граф, в вашем проекте буквально топчете несчастную Швецию, забираете у нее последнее, что есть.
— Но, господин Нолькен, Россия, как победительница, имеет право диктовать свои условия. Так принято в международной практике. Вон и ваш коллега вполне с этим согласен, — сказал Румянцев, заметив, как вполне утвердительно кивал при его словах Цедеркрейц.
Нолькен метнул на барона жгучий взгляд, но тот вовремя перестал кивать, и все пока обошлось.
— С чего вы решили, граф, что мой коллега согласен с вами?
Румянцев не стал объяснять, с чего он это «решил», а продолжил вполне мирно:
— На нас надеются наши государи, что мы сможем договориться. Надо искать, господин Нолькен, точки соприкосновения, а не раздора.
— Вы хотите оторвать от Швеции всю Финляндию, где же тут точки соприкосновения?
— В Финляндии даже не точки, а целые линии соприкосновения наших интересов, Нолькен. И мы с вами должны их провести по справедливости. И это будет зависеть еще и от избрания в шведские наследники нашего кандидата. Изберете его, получите часть Финляндии, ее западные районы. Изберете другого, не получите ничего из финских земель. Это я вам могу гарантировать.
— Но почему? Из вреда? Да?
— Нет. Не из вреда, Нолькен. Из предосторожности,
— Ах, какие уж вы бережливые.
— Совершенно верно. Береженого Бог бережет, кстати, тоже русская пословица.
В перерыве, когда Нолькен отправился на обед, Румянцев поймал Цедеркрейца, спросил:
— Я вижу, барон, вы не разделяете точку зрения Нолькена?
— Да нет, как вам сказать, граф, но я не понимаю его упрямости во всем. Он глядит на вас как на личного врага.
— Ну, упирается он отчасти оттого, что и на нем есть вина в развязывании этой войны.
— Неужели?
— Да, да, барон, он был одним из ее подстрекателей. Он еще до боевых действий требовал пересмотра Ништадтского трактата. И понимал, что пересмотр означал начало войны. По Ништадту Петр Великий оставил Финляндию Швеции. Теперь дочь его вряд ли пойдет на это. Если что-то и уступит, то лишь с известными вашими обязательствами по избранию наследника.
— Я многое впервые от вас слышу, граф, — признался Цедеркрейц. — Но почему вы назначаете этого самого епископа?
— Не мы назначаем, барон, — решил схитрить Румянцев.— Его предложил сам герцог Голштинский. Он так и сказал: мой дядя достойней меня шведской короны.
— Сам?
— Да, сам, — не сморгнул глазом Румянцев.
— Удивительно. Обычно за корону все хватаются, а тут сам… Видимо, он неплохой малый, этот герцог.
— Видимо, — согласился Румянцев, в душе торжествуя маленькую победу — удалось открыть глаза одному из членов супротивной делегации.
Об этом он не замедлил сообщить императрице, прося в обязательном порядке написать им, что и где можно уступить и даже можно ли сулить шведам денежное вознаграждение за уступчивость. И сколько можно. Хотя и усомнился в возможности подкупа Нолькена.
Елизавета Петровна пригласила к себе вице-канцлера со всем Иностранным отделом, военных фельдмаршалов, и генералов, и адмиралов, тайных советников. Всего около двадцати человек.
— Прошу, господа, каждого подать свое мнение об условиях мира со Швецией, чтобы могла я выбрать наиболее приемлемое и сообщить нашей делегации в Або. Все это будет записываться.
Все молчали, переглядываясь между собой. Императрица кивнула Долгорукому:
— Может, вы начнете, Василий Владимирович, как человек самый смелый и справедливый?
— Спасибо, ваше величество, за столь лестную оценку моей особы. Я считаю, в Финляндии шведам можно уступить только отдаленную от нас Остерботнию, если же они изберут в наследники нашего кандидата, то можно будет уступить и Абовскую область.
— А как думаете вы, фельдмаршал? — взглянула императрица на князя Трубецкого.
— Мне кажется, ваше величество, Финляндию всю надо оставить за нами. Если станем уступать, то это будет не к славе оружия вашего величества и не безопасно из-за близкой границы, что нынешняя война доказала. И еще, финны, увидев, что их вернули опять под шведов, в следующий раз будут драться гораздо отчаяннее с нами.