Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
— Вы забыли о нас, — сказал Толстой.
— О-о нет, генерал. Как я могу забыть о главных вершителях побед. У вас восемь батарей. Правильно?
— Да, — согласился Толстой.
— Четыре батареи расположите на левом, четыре на правом фланге. И побольше картузов с картечью. Я расположусь на горушке у Пальцига, господа, дабы видеть все поле сражения. А потому командиров всех рангов прошу исполнять мои приказы незамедлительно. Для связи с полками прошу от каждого мне выделить по солдату на добром коне, через них я и стану передавать приказы. И прошу этих связных не задерживать,
В ночь с 11 на 12 июля русская армия занимала позиции у Пальцига, устанавливали на направлениях предполагаемых атак пушки с большим запасом картузов с картечью.
Ведель, получив сообщение разведки о сосредоточении русских у Пальцига, незамедлительно выступил из Цюллихау. На марше призвал к себе командиров, он говорил им, не слезая с коня и даже не останавливая его:
— Они в куче, это то, что нам надо. Покончим одним ударом. Воберснов, вы с кавалерией пока в резерве. Когда мы сломим врага и его надо будет преследовать, вы и займетесь этим с вашими конниками. Артподготовка должна быть короткой, но оглушительной. После этого Мантейфель с Малаховским врезаетесь в их правое крыло и разрушаете построение русских наискосок. Вы, Каниц, наседаете на левый фланг их. Я пойду на центр построения. Не затягивайте драку. Бой должен быть скоротечным и кровопролитным, пленных не брать.
— И генералов? — спросил Каниц.
— Генералов можно. Королю будет интересно взглянуть на них.
Двенадцатого июля в три часа дня появились пруссаки. Салтыков, сидя на коне, наблюдал за ними через зрительную трубу. Сзади стояли адъютанты, еще далее кучковались полковые связные.
— Связной генерала Тотлебена! — громко крикнул адъютант командующего.
К Салтыкову подскакал лихой гусар на нетерпеливо приплясывающем жеребчике.
— Рядовой Коробов!
— Вот что, братец, — заговорил граф, показывая вперед зрительной трубой, — видишь, там движутся на левый фланг пруссаки?
— Вижу, ваше сиятельство.
— Они имеют намерение занять Никерн и, опираясь на него, атаковать наше левое крыло. Скажи генералу Тотлебену, пусть немедленно сожжет деревню, а заоднемя и мост через ручей. Скачи да ворочайся немедля.
— Связник Толстого! — последовал вызов.
К Салтыкову на тяжелом артиллерийском коне подъехал солдат в красном кафтане и черной треуголке. Кинул два пальца к полям шляпы:
— Рядовой Пантелеев.
— Мигом к Толстому. Почему он дает им разворачивать пушки? Пусть бьет единорогами.
Пруссаки еще не развернули всех сил, а уж полевые пушки открыли огонь по правому крылу русского построения. Однако и русские батареи ответили огнем, поражая не только артиллерийскую прислугу, но и пуская снаряды поверху на подходившие от Цюллихау полки. Так далеко могли бить лишь шуваловские единороги.
— Связник бригадира Дерфельда!
К Салтыкову подъехал солдат на резвой пегой кобылке:
— Рядовой Ивлев!
— Скачи, братец, к бригадиру, пусть немедленно передвинет два полка к первому гренадерскому полку князя Волконского. Там грядет атака пруссов.
Главнокомандующий не ошибся: пруссаки, закончив артподготовку, ринулись на правое крыло. Там затрещал ружейный огонь, словно кто-то ломал сушняк на костре, взнялся вверх пороховой дым.
— Связник полковника Денисова!
К Салтыкову подскакал чернобородый казак в лихо заломленной папахе:
— Рядовой Пугачев!
— Скачи, братец, к своим, пусть Денисов и Перфильев ударят во фланг атакующим. Да ворочайся ж!
— Есть, ваше-ство!
Казак огрел плетью коня, тот встал в дыбки и, словно пружиной оттолкнувшись от земли, взялся с места в галоп.
— Какого черта! — кричал Ведель на бледного Мантейфеля. — Какого черта вы пятитесь назад?!
— Но огонь… они косят нас как траву.
— А вы? Почему вы их не косите?
— Мы не можем приблизиться…
— Повторите! Повторите немедленно все сначала и не вздумайте отходить. Иначе я расстреляю вас как труса. Король дал мне это право. Вы поняли? Я вас расстреляю!
— Но мне надо подкрепление.
— Я добавлю вам пять батальонов. Вперед!
Ведель сдержал слово, батальоны прибыли, и Мантейфель, плюнув на все — впереди русский огонь, сзади расстрел, — погнал все, что у него имелось, на правое крыло русских.
— Вперед! Вперед! Черт вас побери! Вперед!
И опять ударили залпом мушкеты, заахали полевые пушки, завизжала картечь. Одна картечина рассекла Мантейфелю ухо, ударив справа, словно дубиной. Ему показалось, что у него раскололась голова, и он, валясь наземь, успел подумать довольно равнодушно: «Кажись, все. Ну и слава богу».
В это время Ведель распекал генерала Каница, не успевшего занять деревню Никерн и мост через ручей. Там все горело и рушилось.
— Черт бы вас побрал! Двигаетесь, как корова на льду. Русские вас станут дожидаться. Открывайте огонь от Эйхемюле и атакуйте через мост, пока и этот не зажгли.
Увидев, что и вторая атака Мантейфеля на правое крыло русских была отбита, и не только огнем, но и казацким наскоком с левого фланга, Ведель послал адъютанта к Воберснове:
— Пусть атакует правое крыло русских, не железные же они. Живей, живей!
Конницу генерал Воберснова повел сам в атаку. Адъютант Вебеля сказал ему, что Мантейфель хотя и отошел, но двумя атаками сильно расшатал оборону русских и даже заклепал несколько пушек противника.
Но если Мантейфель действительно проредил первую линию русских, то драгунские полки, томившиеся во второй линии и терявшие людей только от изредка долетавших туда ядер, были свежи.
И когда кирасиры Воберсновы ринулись в атаку, им навстречу по приказу командующего были брошены драгуны Обсервационного корпуса.
Засверкали палаши и сабли, зазвенело, завизжало, сшибаясь, железо. Одним из первых был срублен сам генерал Воберснова дюжим и ловким драгуном.
Стрельба шла только в центре и на левом фланге. На правом рубились конные полки. Именно здесь и решалась судьба всего сражения.
Это понимал и Салтыков и Вебель, облеченный правами римского диктатора.