Салтыков. Семи царей слуга
Шрифт:
— Я думаю, можно представить государыне на утверждение. План наступательный, и это приятно.
Оставив бумаги канцлеру, Салтыков отправился домой. Воронцов пообещал:
— Ее величество подпишет, я вам передам с ее подписью, и вы сможете отъезжать к армии.
Прасковья Юрьевна, увидев насупленного мужа, спросила:
— Что, не приняли?
— Приняли, а проку? Раззвонят по всему свету. Какая польза с него будет?
— Значит, отъезжаешь?
— Вот подпишет сама, тогда и отъеду.
— Значит, скоро.
— Пожалуй, дня
Однако супруги Салтыковы ошиблись. Прошла неделя-другая, фельдмаршала никто не вызывал. Прасковья Юрьевна даже высказала затаенную надежду:
— Может, уж другого вместо тебя послали? Что, нет помоложе тебя, что ли?
— Да не должны бы, — бормотал муж. — Мне б сообщили об отставке.
Набравшись храбрости, поехал Петр Семенович к канцлеру.
— Нездоровится ее величеству, бумаги у нее на столе. Как получшает, подпишет, — успокоил Воронцов.
И лишь 30 апреля утром прислали к Салтыкову посыльного. Вызывал канцлер. Был он хмур и не очень приветлив.
— Вот так, господин фельдмаршал, раздолбала императрица твой план в пух и прах. Ступай, ждет тебя в будуаре.
Салтыков отправился во дворец, ломая голову, что могло не понравиться в его плане Елизавете Петровне. На всякий случай готовился к выволочке, но государыня, наоборот, встретила его теплой улыбкой:
— Здравствуй, здравствуй, дорогой мой победитель.
Допустила его к ручке, пригласила садиться на стул, придвинутый к ее столу. На столе перед императрицей Салтыков увидел свои бумаги с планом кампании.
— Прочла я ваш план, Петр Семенович, очень внимательно. Сразу видно, написан он человеком военным, знающим свое дело. Отличный план!
— Но канцлер сказал, что он вам не понравился.
Елизавета Петровна тихонько засмеялась, заколыхавшись всем своим пышным бюстом.
— Ой, Петр Семенович, уж вы-то должны понимать, поди, — и даже подмигнула заговорщицки, — что чем меньше людей будет знать о нем, тем лучше.
«Боже мой, — растроганно подумал Салтыков, — и она им не верит, не доверяет. Милая моя матушка».
— Пусть они думают, что я отвергла ваш план и навелела вам свой. Пусть. Но вот смотрите, я его утвердила, кое-где кое-что добавив. У вас очень мало сказано о союзниках. А мы ведь ведем войну вместе с императрицей королевой, и дело не в том только, чтоб удерживать в наших руках Восточную Пруссию, но мы должны восстановить короля польского в его наследственных владениях и доставить Европе тишину и безопасность сокращением сил короля прусского. Восточную Пруссию он уже не получит, довольно с него Бранденбургии. Вы, Петр Семенович, именно вы показали ему, чего стоит наш солдат. Ранее он весьма скверно думал о нашей армии, теперь понял, что ошибся. Вы проучили этого забияку.
— Солдаты наши, матушка, не я. Чего б я без них стоил?
— В одном я хочу вас поправить, Петр Семенович, пожалуйста, не ссорьтесь с союзниками.
— Я не ссорюсь, ваше величество. Но уж больно они много за наш счет пытаются проехать.
— Все равно
— Как им быть теплыми, ваше величество, если вместо ста двадцати четырех тысяч пудов обещанной мне муки он оставил мне четыре тысячи.
— Все равно не надо ссориться. Вон адмирал Мишуков со шведским флотом столь был дружен, что шведы и ныне хотят под ним быть. Опять просят его в командующие. Кстати, осаду под Кольбергом вам придется с ним вести, вы — с суши, он — с моря. И когда-то ж надо выдернуть этот «зуб», Петр Семенович. Без малого три года с ним маемся.
— Постараюсь, ваше величество. Я и в план его написал.
— Читала я. Правильное решение. Берите ваши бумаги, Петр Семенович, и уж никому их не показывайте.
— И Конференции?
— Им тем более. Отправляйтесь к армии и начинайте. Я надеюсь на вас. Избегайте, пожалуйста, кровопролитных сражений.
— Буду стараться, ваше величество.
17. Болезнь
Тридцать первого мая фельдмаршал наконец-то прибыл к армии. Уже начались стычки легкой кавалерии с отрядами пруссаков.
Едва приняв командование, Салтыков вызвал к себе генерала Олица.
— Вы с восьмитысячным отрядом, генерал, отправитесь осаждать Кольберг, с вами же пойдет и генерал Пальмбах, который уже знаком с тамошними условиями.
— И с ретирадой оттуда тоже знаком, — усмехнулся Олиц.
— Ну что делать? И на старуху бывает проруха. Вам в помощь прибудет и адмирал Мишуков, приведет около тридцати линейных кораблей. Неужто с такой силой не сможете взять Кольберг?
— Если не будет к ним сикурса, то постараемся одолеть.
— Постарайся, голубчик, я обещал государыне нынче взять наконец Кольберг, выдернуть этот «зуб», как изволила выразиться ее величество. Ведь как только мы возьмем, мы тут же сможем расположить там наши главные магазины, и это позволит нам не только овладеть Померанией, но и остаться там на зимние квартиры. А главное, пойти на Берлин. А что касается прусского сикурса, я постараюсь не допустить его. С богом, братец.
От союзников пришло ободрительное сообщение — генерал Лаудон разбил корпус прусского генерала Фуке в Силезии, пленив самого командира.
Выступление главных сил русской армии сдерживалось нехваткой денежных средств.
Салтыков в каждой реляции требовал высылки денег. Но от Конференции получал пока отписки: «…Сожалительно и непонятно нам видеть такое в наличных деньгах оскудение, что офицеры за неполучением жалованья питаются одним провиантом с солдатами… По 30 мая на жалованье переведено 758 000 рублей, и отправленные из Коллегии иностранных дел 350 000 рублей к вам уже довезены, и скоро и еще значительная сумма отправится. С нетерпением ожидаем от вас приятных доношений, не сомневаясь, что будете смотреть не на мелочи, а на главное дело и поревнуете умножить славу свою и нашего оружия, во время последней кампании приобретенную».