Самарянка
Шрифт:
А вскоре в лесную глушь, куда без охотничьего оружия ступать было небезопасно из-за бродившего там дикого зверья, пришли первые поселенцы: пять стареньких монахов. Дикостью, неустроенностью и опасностями здешней жизни их уже нельзя было испугать. Как и архиерей, они за долгую жизнь натерпелись от своих гонителей столько горя, унижений и лишений, что перспектива окончить свои годы в тихом уединении, молитве и близком духовном общении, ожидавшие их в скиту, воспринималась ими как самая лучшая награда за все пережитые страдания. Получив благословение на подвиг отшельничества, старцы Вассиан, Авраамий, Сергий, Иоанн и Феогност, пряча у самого сердца чудом сохраненную святыню – образ Казанской Богоматери,
Двое из них – Вассиан и Авраамий – были архимандритами, выгнанными вместе с монахами из своих обителей богоборцами. Остальные трое сохранили священнический сан иеромонахов, а самый старший из них – отец Иоанн – был к тому же схимником, доживая свой век в инвалидной коляске и непрестанной молитве, ибо физически он уже не мог трудиться.
Несколько дней они пробирались через дремучие заросли, буреломы, натыкаясь на непроходимые топи, чадящие удушливым болотным газом, сверяя путь у местных жителей – потомков старообрядцев, кое-где оставшихся по здешним хуторам и вконец заброшенным деревням. Они едва ли не ощупью находили дорогу, по которой в прежние времена целыми потоками шли и ехали паломники, жаждавшие поклониться славной чудотворной иконе, припасть к ней с мольбой и слезами, попить водички из местного родника, тоже обладавшего чудесной силой исцелять многие болезни души и тела.
Когда вконец обессилившие старцы пришли на место, их взору предстала картина страшного запустения. Деревянная церковь, стоявшая на прочном каменном основании, была совершенно разорена. На месте икон, украшавших когда-то резной иконостас, зияли черные проемы, затянутые паутиной и грязью. Уютно здесь чувствовали себя лишь лесные птицы, свившие прямо над алтарем и на балках, скреплявших купольную часть, несметное количество гнезд.
Скромный домик, некогда разбитый на кельи прежних обитателей скита, тоже имел удручающий вид, хотя здесь были заметны следы геологов, охотников, лесозаготовителей и просто бродяг. Всюду валялись грязные истлевшие окурки, сгоревшие спички, ржавые консервные банки, пустые бутылки из-под водки, обрывки старых газет и лохмотья, разбросанные на самодельных деревянных топчанах. Такая же картина предстала и в другом домике, бывшем, судя по всему, приютом для паломников и гостей.
Проведя многие годы в таежных лагерях, старцы знали, что где-то тут должны были находиться предметы, необходимые каждому, кого может занести сюда – таков непреложный закон здешней жизни. И действительно, вскоре они наткнулись на ящик, в котором лежали два топора, пилы, свечи, алюминиевый котелок и такая же посуда, запас спичек, завернутый в кусок целлофана, чтобы не промокли, огарки парафиновых свечек. А в небольшой жестяной коробке их ожидало настоящее лакомство: несколько кусков рафинированного сахара, пачка чая и кулек с гречневой крупой.
– Отец Вассиан, тебе здешние места ничего не нагадывают? – развязывая свой узелок, отец Феогност то и дело осматривался по сторонам, и по его слегка удивленным глазам можно было догадаться, что эта обстановка ему в самом деле была хорошо знакома.
– А вот возьмем мы с тобой, отче, по топорику, поплюем на ладошки, крякнем по-молодецки, да и вспомним, как лес валили на «Черных камнях», там такой же был, – ответил тот, слегка улыбнувшись в густую седую бороду. – Эх, кабы сюда помощников помоложе да посильнее! Работенки тут, поди, не только нам хватит.
Но, к удивлению отшельников, уже через несколько дней к ним пришел первый такой помощник. Звали его Варфоломей, а кем он был и откуда пришел – этого не знал он и сам. Таких странников на Руси в старину называли
– Здравствуй, Мамочка, – со слезами обратился он к образу Богоматери, возвращенному в скит. – Заждались мы Тебя, Родимая, осиротели совсем. А в лесу-то холодно, страшно…
Молясь перед святым образом, он всякий раз сжимался, сворачивался в комочек, плача и о чем-то жалуясь и жалуясь своей Заступнице.
Глядя на то, как Варфоломей крестился – двумя перстами, можно было догадаться, что он был потомок старообрядцев. Об этом же свидетельствовал большой медный складень[32] старинного литья и подобный ему литой медный крест с Распятием. Все вместе, и без того невероятно тяжелое и громоздкое, Варфоломей носил на толстой кованой цепи, надетой на шею, отчего был похож на подвижника древности с железными веригами.
Носил он одну–единственную холщовую рубаху, всегда застегнутую на все пуговицы до самого подбородка. Остальная ж одежда, в которой он пришел в скит, более всего походила на настоящие лохмотья, бывшие когда-то чьим-то пиджаком, брюками и курткой. Их Варфоломей почти никогда не снимал, работая, ложась спать и просыпаясь в одном и том же виде. Еще более странный вид ему придавали длинная густая борода и всколоченные волосы, которых, казалось, мыло, ножницы и расческа не касались никогда.
На окружающий мир этот чудаковатый странник смотрел детскими голубыми глазами из-под густых бровей, сдвинутых на самую переносицу. Говорил Варфоломей мало, да и то, начиная говорить вроде вполне осмысленно, вдруг переходил на понятную лишь ему одному «тарабарщину», сопровождая ее странными жестами, гримасами и смехом. Когда же он брался за работу – а ею он был занят постоянно, – то и вовсе ни с кем не разговаривал, а все время улыбался, что-то бормоча под нос.
Несмотря на уже далеко не молодой возраст – выглядел он лет на пятьдесят с лишним, Варфоломей отличался физической выносливостью и недюжинной силой в руках. По характеру ж был сущий ребенок: совершенно незлобный, бесхитростный и даже беззащитный, по-детски радующийся утреннему солнцу, щебетанию птиц, детенышам диких зверей. Последних он любил особенно, то и дело таская из лесу маленьких волчат, лисят, барсуков. Однажды он принес в скит даже маленького бурого медвежонка, но умудренные жизнью монахи уговорили Варфоломея немедленно отнести детеныша назад, дабы не накликать ярости его взрослых сородичей. Варфоломей постоянно носился со своими лесными воспитанниками, о чем-то разговаривал с ними и терпеливо кормил с ложечки, а, ложась спать, укладывал рядом с собой.
Но, едва встав на ноги и окрепнув, звереныши по зову природы навсегда убегали в лес, уступая место другим. Единственный, кто получил в ските постоянную «прописку» вместе с отшельниками, был рыжий кот, которого за пазухой принес тот же Варфоломей еще маленьким котенком.
Правда, время от времени сюда прибегал совсем молодой волк со странной кличкой Борзик, больше похожий на драного бездомного пса. Всякий раз, увидев Варфоломея в его грязных лохмотьях, он со всех ног бросался к нему, узнав своего хозяина. При этом волк скулил, визжал, лизал ему руки. Но, погостив день–другой, снова убегал в лес.
– Смотри, Варфоломей, – говорили ему старцы, – когда-нибудь твой дружок всю стаю приведет за собой. Не боишься, что и косточек от нас не останется? По всему лесу растащат.
В ответ Варфоломей лишь улыбался и, глядя своим небесным взглядом прямо в глаза молодого хищника, трепал его за холку и шептал что-то на самое ухо, отчего Борзик снова приходил в неописуемый восторг и начинал лизать Варфоломею не только руки, но и лицо, волосы, бороду.
– По-волчьи он, что ли, общается с ним? – улыбались монахи, глядя на это зрелище. – Дивны дела Твоя, Господи…