Самарянка
Шрифт:
– Ты что?! – схватил его за руку Реваз. – Лишних разборок захотел? Лишней крови?
– Я одного хочу: чтобы ты заткнулся, – он оттолкнул руку и снял пистолет с предохранителя.
– Рашид, – взмолился Реваз, – как брата прошу: не делай этого! Зачем лишняя кровь? Она наша сестра, пусть идет. Весь базар я беру на себя! Зачем тебе ее кровь?
Азиат с усмешкой посмотрел на Реваза и вдруг резко приставил пистолет чуть выше его переносицы.
– Ты так и не понял, шакал?
– Что я должен понять? – Реваз стал бледнее снега. – Я же сказал, что весь базар беру на себя и бабки верну в
– Дело не в бабках, – азиат с презрением смотрел в глаза Реваза. – Дело в другом: великая война только начинается. И кто не поймет, кому надо поклониться, будет уничтожен. Теперь ты все понял, шакал?
– Понял, – хриплым голосом выдавил из себя Реваз.
– Молодец. А она этого так и не поняла, – с акцентом сказал азиат и прицелился в затылок уходящей Ольге.
Но этого разговора между Ревазом и азиатом Ольга уже не слышала. Ветер, усиливающийся с каждой минутой, переходящий в снежную бурю, сбивал с ног, свистел в ушах. Не было слышно и выстрела, похожего на сухой щелчок. Ольга качнулась вперед, ощутив сильнейший удар в спину, прямо между лопаток. В последнее мгновение она подумала о том, чтобы случайно не выронить в снег зажатый в ладони крестик.
И тут же чьи-то руки подхватили ее, удержав от падения. Ольга удивленно посмотрела и увидела возле себя двух совершенно необыкновенных, лучезарных молодых инокинь, одетых в белоснежные облачения.
– Танечка!.. – не то прошептала вслух, не то произнесла мысленно изумленная Ольга, сразу узнав в одной из них свою подругу, с которой их свела судьба в местах заключения. – Так ведь ты умерла... И как ты нашла меня?
– Я не умерла, – улыбаясь, снова мысленно ответила ей Татьяна. – У Бога нет мертвых. У Него все живы. А с тобой я всегда была рядом. Только не могла об этом сказать.
Ольга перевела взгляд на ту, что стояла справа от нее – и тут же узнала в ней Аннушку. Та смотрела на Ольгу, тоже приветливо улыбаясь ей.
«Но почему, – вдруг подумала Ольга, – они так легко одеты? Неужели им не холодно на таком ветру и морозе?».
– А разве тебе холодно? – прочитав ее мысли, спросила Аннушка.
Ольга и впрямь увидела, что сама была в воздушном белоснежном облачении – не таком сияющем, как у Аннушки, но тоже белом, чистом, девственном.
«Как это все?..», – Ольга от изумления не могла произнести ни слова.
Она посмотрела на монастырь, и он ей тоже открылся в необычном сиянии. От келий, где жили и молились монахини, собора, от покоя настоятельницы, кладбищенских крестов и вовсе заброшенных могил на старом монастырском погосте к небу поднимались потоки неземного света: искристого, переливающегося разными цветами…
Потом Ольга обернулась туда, где только что разговаривала с Ревазом и незнакомым азиатом, и увидела, как те стремительно бросились к стоящему неподалеку джипу, оставив в снегу чье-то женское тело, поверх которого был наброшен залитый кровью шерстяной платок. На заднем сиденье билась в истерике Марина.
– Быстрее, быстрее, – поторапливал азиат, усаживаясь за руль машины. – Едем напрямик, через реку. Пока нас кинутся искать, метель все следы заметет.
Через минуту джип несся через заснеженные тропинки прямо к реке. Ольге хотелось закричать, что именно в той стороне, куда
– Им уже не поможешь, – сказала Аннушка, отворачивая Ольгу от этой страшной картины. – Свой выбор они сделали сами…
От главных монастырских ворот прямо к небу поднималась сияющая дорожка, больше похожая на ту, что бывает на реке, когда в ней отражается полная луна. Ольга робко ступила на этот зыбкий сияющий свет, не в силах понять, откуда он взялся и почему она раньше не видела этой волшебной красоты, но Аннушка остановила ее.
– Рано еще, – тихо сказала она и взглядом указала Ольге в сторону монастыря. – Тебя там ждут.
Обе неземных инокини – Аннушка и Татьяна – сами ступили на сияющую дорожку и начали удаляться, растворяясь в нежно–голубом сиянии.
– А как же я?.. – растерянно прошептала Ольга.
– Рано еще, – повторила Аннушка, поклонившись ей на прощанье…
ЭПИЛОГ
Джип удалось обнаружить и достать со дна лишь весной, когда с реки сошел весь лед и вода немного успокоилась после паводка. Все находившиеся там трупы были сразу опознаны прибывшей на место следственной бригадой.
Ольга же возвратилась в монастырь через несколько месяцев. Все, что с ней произошло тогда в зимнем лесу и после, можно считать настоящим чудом. Ее, истекшую кровью и замерзшую в снегу, случайно заметили люди, возвращавшиеся в город из монастыря на своей машине. Никто из врачей не давал никаких гарантий, что жизнь удастся спасти, поэтому в морге центральной городской больницы для Ольги уже стоял приготовленный гроб. Вся обитель молилась за спасение своей послушницы, веря в чудо и надеясь на милость Божию.
А вскоре после возвращения в монастырь и выздоровления Ольга приняла постриг с именем Анны…
На этом повествование можно было бы закончить, если б не произошло другое событие, пусть не такое знаменательное, как чудесное спасение Ольги и ее посвящение в монашество: из деревни внезапно пропал Мишка–спецназ. Поговаривали, что он завербовался наемником во французский легион и снова очутился в «горячей точке». Такое вполне могло быть. Однако достоверно этот слушок никто из родных и друзей Мишки не мог ни подтвердить, ни опровергнуть.
Но вот что интересно: далеко от той деревни, в глухом лесном скиту, примерно в то же время появился новый послушник. Вел он чрезвычайно уединенный образ жизни, был крайне немногословен. Его смирение, незлобие и кротость удивляли даже опытных монахов. Кем он был раньше, откуда приехал, что привело его к такому покаянию – обо всем этом знал лишь его духовник, старец преклонных лет схимник Иоанн.
Звали ж послушника Михаил. Все, с чем он приехал в скит, помещалось в одну сумку, перекроенную из старого солдатского рюкзака. Если б кто и заглянул в нее, чтобы узнать, что там хранилось, все равно б ничего не понял. Две застиранные, выгоревшие полосатые майки, бывшие когда-то тельняшками, какие носят воины–десантники; моток необычайно прочных канатов, напоминающих парашютные стропы, летняя камуфляжная куртка. Имело ли все это хотя бы косвенное отношение к прежней жизни нового послушника, никто не знал.