Самарянка
Шрифт:
В отдельном пакетике лежали несколько фотографий, но и они мало что могли рассказать человеку, который бы заинтересовался личностью молодого аскета. С тех фотографий смотрели и улыбались какие–то солдаты, офицеры, рядом стояли готовые к походу боевые машины пехоты, бронетранспортеры, а еще дальше виднелись очертания заснеженных горных вершин. Что это были за люди? Кем они доводились послушнику и доводились ли ему вообще кем-нибудь? Где фотографировались?..
Обо всем этом мог бы рассказать сам Михаил, но он предпочитал молчание и молитву.
Правда, в том же пакетике была еще одна фотография… Даже не фотография, а глянцевая
Но главное: был ли загадочный отшельник и таинственно исчезнувший Мишка–спецназ одним и тем же лицом? Если даже и так, все равно в это никто б не поверил. В такие чудеса наш народ верит слабо…
Часть вторая
1. СКИТ
Дверь чуть слышно скрипнула – и в черном проеме появились две светящиеся зеленоватые точки.
– Захады, дарагой, гостэм будэшь, – с нарочито выраженным кавказским акцентом сказал Мишка, повернувшись к двери.
Точки тут же двинулись с места и через мгновение обрели кошачий контур, с громким мурлыканьем протиснувшись через узкую дверную щель. Подойдя к старому деревянному топчану, контур, едва различимый во тьме, остановился и снова уставился двумя немигающими точками на лежащего Мишку.
– Где ж ты так долго шлялся, бродяга? Мы думали, что тебе надоела здешняя жизнь, решил удрать отсюда, – нагнувшись, он погладил мурлыкавшего гостя и слегка потрепал за ушки.
– А мокрый, мокрый какой! Дождь опять зарядил. Где ж тебя носило целую неделю?
Рыжий кот по кличке Мурчик был старым обитателем здешнего скита: он пришел сюда с первыми новыми поселенцами и с той поры никуда надолго не отлучался. Питался он тем, что перепадало с не слишком сытого монастырского стола, дополняя постный рацион ловлей добравшихся до этих безлюдных мест мышей. Его природа была устроена так, что он совершенно не тяготился отсутствием хвостатых подруг и не испытывал приливов вполне естественного беспокойства. Этим мирным поведением и равнодушным отношением к тому, что влекло его сородичей к продолжению кошачьего рода, Мурчик вполне вписывался в дух здешней отшельнической жизни.
Да и бежать-то ему, бедолаге, даже взыграй зов природы, было некуда. До ближайшей деревни с жутковатым названием Волкобойня – без малого полсотни верст, но и там практически никого и ничего не осталось. Жили–доживали свой век несколько одиноких стариков да старух, давно позабытых всем белым светом. Ни электричества, ни школы, ни церкви, ни магазина, ни хотя бы какого-нибудь коллективного хозяйства там давно не было. Даже сельсовет располагался в соседней деревне, до которой было ходу по сплошному бездорожью через дремучий лес добрых три – четыре часа.
Про какие-то удобства скитской жизни и говорить было нечего. В далеком прошлом это, правда, была обитель, крепко стоявшая как духовно, так и материально. Основали ее старообрядцы, бежавшие в незапамятные времена от царского гнева. Здесь, в совершенно диких и недоступных местах, они пускали корни новой жизни, не желая никакого общения с «щепотниками» – русским
Бросая в городах веками нажитое добро, старообрядцы забирали с собой лишь толстые старопечатные и рукописные книги, старинные образа – и с упованием на милость Божию пробирались в глухомань, где возжигали новые лампады и свечи, зорко охраняя древний устав и традиции.
Тогда-то и выросли в здешних местах скиты, удаленные даже от своих единоверцев. Перед черными досками икон, овеянных славой многих чудес и преданий, день и ночь совершалась молитва. Псалтырь и другие церковные книги были закапаны свечами и слезами тех, кто считал выбранную ими жизнь подвигом веры и благочестия.
Но куда не смог добраться царь, туда добрались большевики – и рукою их безбожной власти были погашены последние лампады, теплившиеся возле святых образов. Сами ж скиты разорили либо довели до такого состояния, что с уходом оттуда последних обитателей об этих местах вовсе забыли, словно и не было никогда. Отныне про них лишь изредка вспоминали охотники, промышлявшие на пушного зверя, да лесорубы, валившие огромные стволы на далеких заимках. Заброшенные, заросшие молодым лесом, наполовину разрушенные и истлевшие от времени скиты служили им убежищем от непогоды и временным ночлегом. Иногда на остатки и обломки этой старины натыкались геологи.
Так бы и вовсе забыли про здешние скиты, если б однажды не нашлась чудотворная икона, надежно спрятанная от большевистских варваров. Старинный образ Казанской Божьей Матери – наиболее почитаемый у старообрядцев – списанный, если верить преданию, едва ли не с оригинала, чудесно найденного по личному повелению Самой Богородицы девочкой Матроной на пепелище в Казани, но бесследно исчезнувшего в преддверии грозных революционных событий, был главной святыней здешнего скита, возведенного в Ее честь и потому тоже называвшегося Казанским. Сравнительно небольших размеров, этот образ в прежние времена помещался в огромном киоте из дорогого кипариса, привезенного со Святой Земли, украшенного афонскими мастерами тонкой резьбой и позолотой. С годами возле этого образа появилось столь великое множество драгоценностей – начиная от золотых и серебряных нательных крестиков до украшений с дорогими камнями, оставленными людьми разных сословий в благодарность за явленные милости от Божьей Матери, исцеления и помощь, – что часть из них приходилось передавать в распоряжение обители. Однако люди шли и шли со всех концов, наслышанные о благодеяниях и чудесах, источаемых Казанской Заступницей.
С тех пор, как икону спрятали, о ее существовании знало лишь несколько человек, поклявшихся хранить тайну до гробовой доски. Но один за другим они оставляли этот мир, переселяясь в загробный. И вот осталась последняя хранительница этой тайны – старица в миру Агафья, которой и передавать-то святой образ уже было просто некому. Вера и благочестие вконец оскудели. И тогда, чувствуя неотвратимое приближение смерти, она решила открыться здешнему православному архиерею Владыке Серафиму, засвидетельствовавшему свою верность Христу многими лишениями от безбожных властей. Когда Владыка принял из рук умиравшей старицы великую святыню, он мудро усмотрел в этом особый знак Богоматери к возрождению разоренной обители.