Самая настоящая Золушка

Субботина Айя

Пианист.

Я не верю в такие совпадения.

И Татьяна это прекрасно понимает. Она нервно сует телефон в карман пиджака и натянуто, едва-едва не срываясь на крик, пытается отмахнуться от отца и его вопросов насчет того, все ли работает и не пострадали ли ее контакты, но, когда мы смотрим друг на друга, я вижу яркую и сочную панику, от которой становится тепло на душе.

— Пианист? — вслух спрашиваю я.

От удивления у Татьяны вытягивается лицо.

Она явно не ожидала, что слабачка, которой она всегда меня считала, рискнет дергать

ее за усы. И уж тем более не станет этого делать под угрозой быть разоблаченной во всяких гнусностях.

— Рада, что у тебя отменное зрение, — сухо огрызается она. И вдруг, переменив свое мнение, говорит: — Отпусти ее, Александр, пусть идет к своему ненормальному. Сапоги должны быть парой.

Мне ужасно хочется уличить ее в какой-то пока совершенно непонятной мне игре, но бывают моменты, когда отступление дает больше выгоды, чем натиск, и сейчас как раз такой. Если я хочу узнать то, что память никак не желает отдавать добровольно, придется постараться.

И я должна рассказать все Кириллу.

Но когда я приезжаю в кафе — с огромным опозданием из-за сцены с отцом — Кирилл ждет меня не внутри, а на улице, прямо под тягучим, как желе, монотонным ливнем. И вместо того, чтобы обнять меня, сгребает в охапку, словно старую ненужную игрушку, и прижимает спиной к холодной стене, практически вминая меня в жесткую и колючую каменную кладку.

У него кровь из носа, которая стекает по подбородку и делает губы алыми.

У него взгляд безумца.

— Куда ты на хрен подевалась, Золушка?! — зло и прямо мне в лицо. — Почему я искал тебя и не мог найти, а ты вдруг появилась перед самым носом, словно сраное привидение?!

Если он не разожмет руки, то обязательно что-то сломает. Поэтому мне просто необходимо что-то ответить, хоть я понятия не имею, о чем он говорит.

— Кирилл, пожалуйста…

От боли я даже не могу закончить предложение, пытаюсь высвободиться, но становится только хуже. На любое мое действие пальцы мужа у меня на плечах сжимаются еще сильнее, пока я не вскрикиваю почти в полный голос.

Только после этого взгляд Кирилла начинает медленно трезветь, становится осознанным, и он вдруг так резко отпускает меня, что от внезапной свободы я с трудом удерживаюсь от падения, да и то лишь потому, что успеваю схватить его за локоть.

Кирилл жестко сбрасывает мою руку, отодвигается, ероша совершенно мокрые волосы. Он снова выглядит совершенно потерянным, таким, как в тот день, который остался единственным трезвым и ярким воспоминанием в моей жизни: потоки дождя по пленке, под которой, словно кораблик в колбе, контуры татуировки лабиринта.

Он дорог мне. Я боюсь его, потому что не понимаю, не знаю, что говорить и как говорить, иду наощупь каждый раз, когда нормальные пары делают все с широко открытыми глазами, почти всегда наверняка зная, каким будет результат.

И несмотря на все это…

Я не хочу его терять.

— Прости, — говорит Кирилл через плечо, но в его голосе нет ни намека на сожаление. Не важно, что это меня он только что наградил парой свежих

синяков. С таким же безучастным видом он мог бы просить прощения у стены, если бы сбил об нее кулаки. — Где ты была?

— У отца. — Я пытаюсь вспомнить все сегодняшнее утро, чтобы убедиться, что точно говорила, куда поеду. Хотя, это просто нелепость какая-то, потому что до дома Морозова меня отвез водитель Кирилла. — Спроси своего водителя, если не веришь на слово жене.

Получается грубее, чем хотелось бы, и я снова напоминаю себе, что должна быть сдержаннее, потому что у него сейчас не самый простой период и потому что так получилось, что теперь в его жизни нет Лизы, которая, даже в моих обрывочных воспоминаниях, почти всегда была рядом. Тем непонятнее ее поступок, из-за которого жизнь Кирилла перевернулась с ног на голову.

Нет, снова не так.

Наша с ним жизнь перевернулась с ног на голову.

— Я видел тебя здесь. Совсем недавно. Минут пятнадцать прошло. С Ерохиным. — Он говорит болезненно режущими мое терпение рваными фразами.

— Что? — не понимаю я. И снова, в который раз, мысленно считаю до бог знает какого числа, чтобы привести в порядок мысли и терпение. — Кирилл, я только что вышла из такси. Я была у отца, меня там видели все. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Вместо ответа он подталкивает меня под козырек у входа в кафе, но тут же одергивает руки, как будто ему все так же противны мои прикосновения. И сейчас это абсолютно взаимно, потому что мы сторонимся друг друга, как будто два несмешиваемых химических компонента, которым достаточно обменяться хотя бы парой капель, чтобы убийственная реакция разъела плоть до костей.

Я была уверена, что после того нашего разговора неделю назад, когда мы решили начать все заново — в который уже раз? — неприятное ощущение от его рук больше никогда не вернется, но оно здесь: большое, липкое и страшное.

Кирилл молчит. Пару раз приподнимает плечи в глубоком вздохе, как будто собирается с силами для чего-то важного, решающего — и все равно отмалчивается.

— Я видел тебя здесь, я видел. Я не сошел с ума. Я видел.

Он повторяет эти слова так много раз, что я, в конце концов, не выдерживаю и прошу его становиться, потому что — боже помоги! — сама начинаю верить, что он мог меня видеть. В мозгу зреет образ параллельной реальной, расслоения миров, чего угодно, что может быть лишь в книгах и компьютерных играх, но вот-вот, кажется, станет частью моей реальности.

Нужно очень сильно постараться, чтобы взять себя в руки, собраться с мыслями и, превозмогая нечеловеческое внутренне сопротивление, все-таки сблизиться с мужем, пробраться почти тайком, шпионкой, чтобы в итоге встать прям перед ним. Он пытается отвернуться, когда я обхватываю его лицо ладонями, скрипит зубами, но в конечном итоге сдается. Я терпеливо жду, пока мой Потерянный принц сфокусирует на мне внимание, пока с его темных глаз спадет дымка, и снова очень осторожно проторяю вопрос:

— Кирилл, ты уверен… что это была я?