Самая настоящая Золушка
Шрифт:
Я как раз переворачиваю снимок, на котором прабабушка в окружении трех своих детей и любимого мужа позирует для фотографа. На ней красивое домашнее платье, поверх которого наброшен пуховый платок, схваченный той самой брошью с фиалками. На пожелтевшей фотокарточке не видно, но я помню ту брошь и сочный сиреневый цвет лепестков из драгоценных камней, и филигранные золотые листья.
Может быть, если я попрошу Кирилла отыскать следы семейной ценности, брошь удастся вернуть?
На следующей фотографии прабабушка уже одна: сидит на красивом кресле с высокой спинкой и немного устало
На указательном пальце прабабушки кольцо.
Лебединая шея огибает крупный камень.
Я крепко жмурюсь, потираю переносицу, абсолютно уверенная, что мне показалось. Вглядываюсь в лупу и снова жмурюсь.
Сдергиваю с шеи кольцо, дрожащими пальцами кладу его поверх фото.
Должны быть отличия.
Таких совпадений не бывает.
Но сколько бы я ни пыталась убедить себя в обмане зрения, реальность беспощадно прогрызает путь наружу.
На пальце моей прабабушки — именно это кольцо. Я даже могу пересчитать все высеченные на золоте «перья» в крыльях маленькой фигурки.
Но ведь это кольцо…
Мама говорила, что его подарил мой отец. Тот отец, которого я никогда не знала, потому что судьба забрала его слишком рано.
Это же кольцо опознал Морозов, рассказав душещипательную историю любви принца и нищенки, и о том, что долг вынудил его отказаться от личного счастья. Именно по этому кольцу он опознал во мне свою дочь.
Но… как это возможно?
Я перебираю фотографии и нахожу еще одну, где палец прабабушки украшает злосчастный лебедь. И если я в чем-то точно уверена, так это в том, что женщина на старых снимках — действительно моя прабабушка. Мы с ней похожи, словно две капли воды.
Мать соврала мне? Зачем?
И почему Морозов…
Я сую фотографии в сумку, достаю телефон и подчиняюсь памяти тела, даю пальцам набрать номер человека, который сделал все, чтобы убедить меня в том, что именно он мой настоящий отец.
Морозов как будто чувствует, что ему предстоит очень многое объяснить, потому что настойчиво сбрасывает третью попытку дозвониться, но я тоже могу быть упрямой и ему приходится ответить.
— Я сейчас очень занят, Катя, — немного раздраженно бросает он. — Что-то случилось?
Сильно, до боли в ладони, сжимаю кольцо, принимая судорогу в костяшках пальцах за избавление от слабости. Я ничего не знаю об этом человеке, а в свете открывшихся фактов больше не могу слепо верить всему, что он говорит.
— Ты не мой отец? — спрашиваю слишком резко. В уме эта фраза звучала уверенно и безапелляционно, а получилась какая-то рваная попытка сыграть в разоблачение а-ля Пуаро Агаты Кристи вышел на тропу войны.
— Что? — Морозов сглатывает.
— Ты. Не мой. Отец. — Теперь я абсолютно точно в этом уверена и нет смысла тратить силы на поддержку этого фарса. — Мать соврала мне. Ты соврал мне. Зачем? У вас был какой-то сговор?
Морозов издает почти трагический вздох и вопреки
— Я никогда не знал твою мать, Катя. Все остальное… Ты уверена, что не хочешь оставить эту правду и дальше лежать в могиле?
Вот оно. То самое чувство, которое до сих пор вспыхивает во мне всякий раз, когда рана на голове напоминает о себе тупой болью.
Липкая, навязчивая, иррациональная паника.
И из темного угла комнаты отчетливо слышен шепот преследователя из моих ночных кошмаров: «Не надо, маленькая Катя, ты знаешь, что не надо».
— Я хочу знать все, — отчеканиваю даже не Морозову, а глядя в лицо своему страху.
Он еще какое-то время просто молчит в трубку, как будто сейчас решается его судьба и вскрываются его воспоминания, а не мои. Это ужасно злит и пугает одновременно. Если бы все было просто, все ограничилось банальным шантажом или запугиванием — разве бы он так мялся? Или я просто пытаюсь накрутить себя, потому что всю жизнь верила в то, что истории из книг на самом деле пишутся совсем не из головы их авторов, а потому что существует космическая связь между событиями и человеком, способных о них рассказать.
Я всегда была немного не от мира сего. Мама улыбалась и говорила, что только такие странные мечтательницы, как я, способны кардинально и резко изменить свою жизнь. А я никогда ей не верила, смеялась и обещала забрать в свой волшебный замок, когда найду принца и стану Золушкой своей собственной сказки.
В конце концов, Морозов сдается. Назначает время и место, и меня настораживает, что он хочет увидеться не дома, не в офисе и не в ресторане, а в парке на другом конце города, куда бы меня в жизни не занесло по собственной воле и даже случайно.
Я соглашаюсь.
Разве есть какой-то выбор?
Еще есть время, чтобы перезвонить Кириллу и сказать, с кем и где я собираюсь встретиться. Даже нахожу его номер, но палец замирает над кнопкой вызова, словно парализованный.
Я точно схожу с ума, но это как будто еще один сигнал, еще одна всплывшая на поверхность память тела, только на этот раз без слов и видимых причин. Просто мои нервные окончания лучше меня знают: лучше не говорить моему Принцу, что я собираюсь увидеться со своим прошлым.
Но на всякий случай все же пишу ему сообщение. Стандартную отписку: «Все хорошо, ушла дышать свежим воздухом». Отправляю, зная, что самое большее через пятнадцать минут Кирилл обязательно ответит, поэтому вызываю такси и бросаю телефон на дно сумки. Сейчас мне нужна ясная голова и минимум сантиментов. В моем случае это почти то же самое, что пройтись голой по набережной в сорокаградусный мороз.
В парке, куда я приезжаю через полтора часа, на удивление многолюдно и горит какая-то нарядная иллюминация. Не успеваю пройти и половину пути до назначенного места встречи около греческой беседки, как передо мной вырастает молодая девчонка, кажется, почти школьница, вручает надутый гелием шарик с рекламой какого-то нового центра развлечений, сует в руки пестрые флаеры и тут же исчезает, как приведение.