Самая настоящая Золушка
Шрифт:
Мимо проходит парочка молодых мамочек с колясками, одна из которых что-то активно рассказывает и жестикулирует одной рукой, как будто ей категорически не хватает театральных подмостков.
Влюбленная пожилая пара чинно шествует прямо передо мной, и женщина держит своего кавалера под руку с грацией аристократки времен царской России.
Все тихо, спокойно и не предвещает беды. Нужно, наконец, перестать дергаться.
Морозов ждет меня около беседки: стоит спиной и нервно курит. Слишком резко вскидывает руку, как-то дергано сбивает щелчком пепел. Я даже
Подхожу ближе и не сразу обозначаю свое присутствие.
Нелогичное иррациональное желание продлить агонию: неведение пугает меня все сильнее и сильнее, но что я буду делать, если правда окажется куда страшнее?
Морозов как будто затылком чувствует, что уже не один: бросает сигарету, притаптывает ее ботинком и поворачивается. В эту минуту он уже не кажется мне человеком, которого хочется назвать отцом, и вообще не понятно, почему после падения и потери памяти я так легко поверила в эту сказку. Очевидно, что он чужой мне. Родные люди… Это тяжело объяснить, но между ними всегда существует невидимая связь, особое магнитное притяжение.
— Я думал, ты испугаешься и не приедешь, — говорит он с кислой усмешкой. — Ты всегда была немного трусихой, когда дело доходило до финального отсчета.
Пожимаю плечами, потому что никогда не замечала за собой ничего подобного.
— Пройдемся? — Морозов делает приглашающий жест.
Снова пожимаю плечами и подстраиваюсь под его неторопливый шаг.
Какое-то время мы просто идем молча, изредка отклоняясь от курса то влево, то вправо, чтобы не становиться на пути у гуляющих. Наверное, со стороны мы действительно похожи на отца и дочку.
— Я знал, что не нужно было ввязываться в авантюру с девчонкой, у которой не в порядке с головой, — наконец, говорит Морозов, но снова берет паузу, потому что мы останавливаемся около киоска с кофе на вынос. Заказывает два стаканчика, даже не спросив, какой буду я, и протягивает мне. А когда я морщусь от горечи крепкого кофе, морщит губы. — А раньше только такой и пила. Говорила, что сладкий кофе расслабляет и размягчает, что люди, у которых большие планы и маленькие возможности, не должны быть мягкотелыми.
— Это чушь. — Я выразительно выливаю содержимое стакана в грязную горку снега.
— Это — правда. — Морозов берет меня под локоть, уводит в сторону и вдруг говорит. — Просто ты этого совсем не помнишь.
Не помню чего? Я любила сладкий кофе задолго до того, как познакомилась с Кириллом и Морозовым. От горечи у меня всегда ком в горле. Мама всегда смеялась, когда я даже от имбиря в чае воротила нос, потому что даже толика горечи портила мне настроение.
— Мы познакомились примерно два года назад. На мероприятии в честь открытия нового медицинского центра.
Два года назад?
У меня немного шумит в голове.
И пятно от кофе вдруг темнеет прямо на глазах, проваливается глубже, словно не только сквозь снег, а дальше, под тротуарную плитку, разъедает землю. Как квотербек в американском футболе — делает стремительный рывок
Глава сорок шестая:
Катя
Нужно сказать Машке спасибо за то, что она спит с богатым папиком и так много знает обо всяких тонкостях жизни «богемы». В том числе вот таких: как пробраться на мероприятие «для изубранных» если ты не в списке гостей, вокруг куча охраны, а сливки общества обладают рентгеновским зрением, так что узнают «чужачку» даже в платье от «Диор»?
Ответ прост: забить на все это и, прикинувшись чайником, заявиться на вечеринку через черный ход, всучив охране «чаевые». Когда в зале уже и так полно чьих-то альфонсов и любовниц, еще одна юная мордашка никого не смутит. Максимум, на что можно нарваться: неприятный взгляд в спину, а-ля «Еще одна любительница легкой наживы».
Именно так провожает меня охранник, который только что получил свою часть легких денег. Ту, ради которой мне пришлось безбожно экономить буквально на всем. Жизнь чертовски несправедлива: мы с ним оба — люди из низов, мусор под ногами тех, у кого есть реальная власть, но мне пришлось почти что голодать, чтобы откладывать даже то, что люди тратят на обед между парами, а он получил все это просто потому, что отодвинулся от двери.
— Скоро, Золушка, все это кончится, — говорю себе под нос, уверенно вышагивая по темному узкому коридору.
Останавливаюсь только около простого зеркала на стене. Отсюда уже слышна музыка, голоса, звон хрусталя. Меня манит туда, в ту жизнь: красивую, богатую, без забот, без мыслей о том, сколько нужно «недоесть», чтобы было чем заплатить за коммуналку.
Машкино платье мне в самый раз: нигде не жмет и не висит. Я всегда думала, что у ткани с лейбой модного дома нет никаких отличий в сравнении с обычным платьем из стокового магазина. Но это точно какая-то магия, потому что в «Дольче» я чувствую себя девушкой, которая разбирается в сортах икры, знает, какое шампанское любит в пятницу вечером.
Одно плохо.
Я приподнимаю длинный подол платья и еще раз ерзаю левой ступней в туфле от «Джимми Чу».
Машкина обувь на размер больше моего.
В последний раз взглянув на себя в зеркало, проверяю по шагам план действий.
Я пришла сюда, чтобы вытянуть свой счастливый билет. Поймать свою золотую рыбку. Можно козырнуть еще парой эпитетов в тему, но сути это не меняет: сегодня я буду искать человека, который избавит меня от бедности.
Сегодня я, простая девчонка из трущоб, студентка первого курса, буду охотиться на Александра Морозова, одного из самых завидных холостяков столицы. Ну и что, что он годится мне в отцы? За все нужно платить свою цену: голоданием за то, чтобы пробраться сюда, написанными самостоятельными работами за платье от «Диор», смирением за возможность есть красную икру маленькой ложечкой с бриллиантовыми блестками.