Самое ужасное путешествие

Черри-Гаррард Эпсли Джордж Беннет

«Кроме одной плохонькой карты, картин у Мирза не было. Несмотря на это, одним своим чарующим рассказом он продержал нас почти два часа в напряжённом состоянии. Скитальчество у Мирза в крови. Он только тогда и счастлив, когда странствует по диким местам» [140] .

«Никогда не встречал столь неординарного человека,»

— продолжает Скотт.

— «Сейчас он даже собирается пойти в одиночку на мыс Хат — так ему уже надоели и те крохи цивилизации, что есть у нас».

140

«Последняя экспедиция Р. Скотта», с. 258.

По

мнению большинства, три лекции в неделю было слишком. На следующую зиму, когда число слушателей сократилось, мы ограничились двумя лекциями, и я уверен, что это правильно. Но и среди офицеров, и среди матросов не было никого, кому надоедали бы лекции Понтинга с демонстрацией его собственных неподражаемых снимков, уводивших нас в далёкие страны. Мы заглядывали на часок в Бирму, Индию, Японию, любовались цветами, деревьями, женскими лицами, составляющими такой разительный контраст с нашей обстановкой, и становились от этого добрее. Понтинг иллюстрировал и другие лекции своими фотографиями, сделанными осенью или переснятыми из книг. Но чаще лекторы были вынуждены довольствоваться схемами и планами, нанесёнными на лист, бумаги и приколотыми один поверх другого на чертёжную доску, откуда их по мере надобности срывали.

С практической точки зрения самым интересным был тот вечер, когда Скотт изложил план путешествия к полюсу. Читатель, естественно, спросит, почему этот план не был подготовлен загодя, в предэкспедиционную зиму. Ответ однозначен: пока мы не узнали на опыте осенних походов, чем питаться, какую одежду брать, какая тягловая сила надёжнее: собаки, лошади или люди, пока происшедшие изменения не выявили окончательно, какими транспортными средствами мы будем располагать в будущем походном сезоне, путешествие к полюсу представлялось лишь в виде самой общей идеи. Поэтому созданная совещательная комиссия с неподдельным интересом выслушала и обсудила 8 мая план Скотта, разработанный им в первые недели зимы после злоключений партий по устройству складов и гибели шести пони.

В такой же зимний вечер Скотт прочитал нам свою содержательную лекцию о барьерном и материковом льде, которая, вероятно, ляжет в основу всех последующих трудов по этому вопросу. По предположению Скотта, Барьер находится на плаву, занимает площадь в пять раз больше Северного моря, достигает в толщину 400 футов, хотя мы, естественно, могли сделать только самые приближённые замеры. Судя по местоположению склада, заложенного экспедицией «Дисковери», Барьер за тринадцать с половиной месяцев подвинулся по направлению к морю Росса на 608 ярдов. Следует признать, что одни только уклоны ледникового покрова не могли стать причиной такого движения, а значит, нельзя безоговорочно согласиться с прежней гипотезой, будто перемещение Барьера вызвано потоками льда, стекающими с внутреннего плато.

По мнению Симпсона, «отложения снега на Барьере существенно увеличивают вес масс льда и заставляют их растекаться».

В умной и убедительной лекции Скотта многие расплывчатые идеи о природе и протяжённости материкового ледяного щита получили своё подтверждение.

Прекрасным лектором оказался Симпсон; посвящая нас в тайны метеорологии и рассказывая о назначении своих приборов, которыми был завален весь угол комнаты, он умел затронуть актуальные темы, интересовавшие всех присутствующих.

Неизменный интерес вызывали и лекции Нельсона о проблемах биологии и Тейлора — о физической географии. «Тейлор, сегодня ночью мне снилась ваша лекция. Как мог я столько прожить на свете, не зная ничего о таком занимательном предмете!» — сказал Скотт назавтра после одной такой лекции [141] .

Райт о свойствах льда и радия и о происхождении материи говорил настолько специальным языком, что большинство из нас мало что поняли. Зато когда Аткинсон рассказывал о цинге, аудитория слушала с напряжённым вниманием — тема волновала всех без исключения. И не зря — ведь и полугода не прошло, как эта страшная болезнь тяжело поразила одного из его слушателей. Аткинсон склонялся к теории Алмрота Райта, который считает причиной цинги кислотную интоксикацию крови, вызванную бактериями. Он пояснил суть исследования с помощью лакмусовой бумаги, которое мы проходили ежемесячно, а также перед

и после санных походов.

141

Taylor. With Scott: The Silver Lining, p. 240.

Взятая у человека кровь разбавляется раствором серной кислоты различной концентрации до полной её нейтрализации, для чего здоровому человеку требуется от 30 до 50 единиц, больному же, в зависимости от стадии заболевания, от 50 до 90.

Единственное верное средство от цинги — свежие овощи; свежее мясо при экстремальных условиях не помогает, это доказывает осада Парижа, когда у осаждённых было вдоволь конины. Цинга была бичом экспедиций, у Энсона^{94}, например, она унесла триста человек из пятисот, но в 1795 году были сделаны первые открытия в этой области, и Блейн предложил ввести в рацион моряков лимонный сок^{95}. С этого времени военный флот практически не знал цинги, и при адмирале Нельсоне она была редкостью; почему — не совсем понятно, ведь по современным данным, сок лимона только помогает предупредить болезнь. Однако в торговом флоте цинга продолжала свирепствовать — с 1865 по 1875 годы в госпитале «Дредноут» было зарегистрировано 400 случаев, но после 1887 года — всего лишь 38 за десять лет. На мысе Эванс в порядке эксперимента имелся раствор соды для выщелачивания крови в случае надобности. По мнению Аткинсона, отсутствие солнечного света, холод и тяжёлая работа способствуют заболеванию цингой.

Нансен считал лучшим антицинготным средством разнообразное питание. Он рассказал Скотту связанную с цингой историю, которую тот так и не понял. Речь в ней шла о группе людей, съевших несколько банок негодных консервов. Одни из них были с душком, другие — совсем испорчены.

Испорченные выбросили, а те, что с душком, съели. «А им, конечно, следовало бы съесть именно испорченные», — заключил Нансен.

Позже я спросил Нансена об этой истории. По его словам, он имел в виду команду корабля «Уиндворд» из экспедиции Джэксона — Хармсуорта на Землю Франца-Иосифа в 1894–1897 годах. Команда корабля, совершавшего рейс туда и обратно, заболела цингой, а береговую партию болезнь не затронула.

Джэксон сообщает:

«Что же до команды „Уиндворда“, то я опасаюсь, что они проявили недопустимую оплошность, используя в пищу мясные консервы не без душка, хотя явно испорченные они выбросили… Мы на берегу в основном питались свежей медвежатиной, её предлагали в неограниченном количестве и людям с корабля. Они, однако же, предпочитали дополнять медвежатину несколько раз в неделю консервированным мясом, а некоторые были так предубеждены против неё, что и вовсе отказывались есть» [142] .

142

F. О. Jackson. A Thousand Days in the Arctic. Vol. II, pp. 380–381.

Конечно, тухлую пищу вообще не следует есть, но, по мнению Нансена, образующийся на первой стадии разложения продуктов птомаин, возбудитель цинги, разрушается ферментом, появляющимся на дальнейших стадиях гниения. Следовательно, если уж есть испорченные консервы, то те, что в наихудшем состоянии.

Уилсон был уверен, что цингу способно остановить только свежее мясо; на «Дисковери» её лечили тюлениной, и участники южного похода этой экспедиции, по мнению Скотта, избежали цинги. Но, помню, Уилсон во время нашего зимнего путешествия рассказывал, что Шеклтон, выходя из палатки, несколько раз терял сознание и вообще производил впечатление тяжело больного человека. Уилсон и сам был болен цингой и понял это раньше, чем заметили остальные, — его дёсны побледнели не сразу. А вот у собак, по его мнению, была не цинга, а отравление в результате питания рыбой, которая пересекла тропики в трюмах корабля. Участники санных походов, возвращаясь на борт «Дисковери», как говорил Уилсон, ошибочно приняли за симптомы цинги такие признаки, как появление пятен на теле, отёчность ног, опухание суставов — это скорее были последствия усталости. Могу от себя добавить, что то же испытывали и мы, когда возвратились из зимнего путешествия.