Самое ужасное путешествие

Черри-Гаррард Эпсли Джордж Беннет

Бёрди Боуэрс принадлежал к моим ближайшим друзьям — а их у меня за всю жизнь было всего лишь двое или трое, поэтому мне трудно нарисовать читателю его образ так, чтобы он не показался приукрашенным. Его оптимизм иногда производил впечатление вымученного, поверхностного, хотя, думаю, это было не так; иногда я почти ненавидел его за эту весёлость. Тем, кто привык судить о людях по меркам фешенебельных, затянутых в корсет гостиных, Боуэрс представлялся неотёсанным грубияном. «Такого и топор не возьмёт», — заметил один новозеландец на танцах в Крайстчерче. От человека вроде Боуэрса в обыденной жизни мало толку; но перенесите меня на заснеженную льдину, качающуюся на гребне чёрной волны;

на судно, терпящее бедствие; в санную партию, находящуюся на краю гибели; на место дежурного, только что опрокинувшего общий ужин на пол палатки (а это так же страшно) — и я повалюсь наземь и буду взывать к Боуэрсу, чтобы он явился и повёл меня туда, где не погибнешь и не умрёшь с голоду.

Те, кого возлюбят боги, умирают молодыми. Боуэрса боги любили: они направили своего избранника по ясной, прямой, сияющей стезе жизни, изобилующей тяготами и немалыми страданиями, но избавили его от серьёзных сомнений и страхов — это ли не любовь! К Боуэрсу могли бы относиться строки Браунинга:

Кто грудью шёл вперёд, претерпевая боль, Не ведая сомнений никогда, Хоть зло торжествовало в этом мире, Кто шёл от поражения к Победе, И засыпал, чтоб пробудиться вновь…

В нём не было ни капли лукавства. Простой — всё на поверхности, — прямой, бескорыстный человек. Он обладал поразительной работоспособностью и, если основные обязанности оставляли ему какой-нибудь досуг, немедленно находил себе дело — помогал в научной работе или препарировал образцы.

Он, например, научился запускать шары-пилоты с самописцами и находить оторвавшиеся от них приборы. Он установил вдалеке три метеобудки и считывал показания с их приборов чаще, чем другие. Временами он приглядывал за некоторыми собаками, если это никому не вменялось в обязанность, и особенно заботился об очень сильной эскимосской лайке по кличке Красавица. Этой самой задиристой из наших недрессированных собак попадало больше других, и поделом, а живому существу в беде, будь то собака или человек, надо помогать. Будучи ростом ниже всех в партии, он тем не менее хотел получить для походов по устройству складов и к Южному полюсу самого крупного пони. И получил, но не знал, как с ним обращаться, ибо познания Боуэрса в этой области сильно уступали его любви к животным. Для начала он решил ездить верхом на своём втором пони (первый погиб на льдине). «Скоро я к нему привыкну, — сказал он в тот день, когда Виктор сбросил его в приливную трещину, и добавил менее уверенно: — Не говоря уже о том, что он привыкнет ко мне».

Подобная работа на открытом воздухе была ему больше по душе, чем деятельность в четырёх стенах. Однако основные обязанности приковывали его к дому, но он и там трудился с тем же беззаветным рвением, которое не оставляло времени ни для чтения, ни для отдыха.

В Лондоне он поступил в штат экспедиции на должность судового офицера. Ему поручили грузы, и его поведение во время погрузки вызвало восхищение даже профессиональных грузчиков, особенно когда однажды утром он упал с главного трапа на чугунные плиты внизу: через полминуты он пришёл в себя и весь остаток дня продолжал работать как ни в чём не бывало.

В плавании стало ясно, что неутомимость Боуэрса и его знание грузов очень пригодятся береговой партии, и к его величайшей радости было решено, что он сойдёт на берег.

В его ведении находились все продовольственные запасы, и для домашнего употребления и для походов, всё снаряжение для санных вылазок, одежда, столярка, он же распределял грузы по саням. К слову сказать, заведующий грузами должен безошибочно помнить их размещение,

так как ящики лежат снаружи и метели быстро заносят их снегом.

По мере того как время выявляло способности Боуэрса, Скотт доверял ему одно дело за другим. Скотт был руководителем, а в интересах экспедиции, чтобы руководитель перекладывал часть своей работы на плечи тех, кто доказывал свою способность нести эту ношу. Боуэрс, несомненно, сэкономил Скотту много сил и времени, иначе тот не смог бы участвовать в научной работе зимовки ей на благо и не написал бы столько полезного. В эту зиму Боуэрс оказывал Скотту двоякую помощь — при разработке планов и распределении грузов на период полюсного похода (об этом я скажу ниже) и в организации быта зимовки; последний был налажен настолько безупречно, что я не могу сказать читателю, как попадала к нам провизия и составлялось меню обедов, в какой очерёдности партии ходили за льдом для воды или выполняли прочие работы в лагере. Они выполнялись — а как, не знаю. Знаю только, что в доме койка Боуэрса находилась над моей, и когда я ложился спать, он ещё стоял на стуле, используя койку в качестве письменного стола, и, судя по количеству списков запасов и грузов, находящихся сейчас у меня, занимался их составлением. Так или иначе, работы выполнялись, а раз они выполнялись незаметно для нас, значит, дело было организовано превосходно.

Для Боуэрса не существовало трудностей. Никогда не встречал более энергичного и жизнерадостного человека. В бумагах Скотта масса упоминаний о том, какое исключительное значение он придаёт помощи Боуэрса. После того как он участвовал в походе по устройству складов и в зимнем путешествии, мы все были уверены, что он будет включён в полюсную партию, и так оно и оказалось. Он как никто другой заслуживал этого.

«Я считаю его не только самым бесстрашным, но и самым выносливым из всех полярных путешественников» [139] ,

139

«Последняя экспедиция Р. Скотта», с. 238.

— отозвался о нём Скотт.

Выше похвалы быть не может.

Боуэрс прочитал нам две лекции, имевшие большой успех. Первая касалась рационов питания в различных санных походах, в конце он говорил о наших рационах в походе по устройству складов и предложил разработанный им на научной основе режим питания для похода к полюсу. Приведённые Боуэрсом веские аргументы разоружили, если не склонили в его сторону учёных слушателей, которые пришли на лекцию сильно предубеждённые: мол, человек, не имеющий специальной подготовки, не вправе обсуждать столь сложную материю.

Вторая лекция, посвящённая одежде в полярных условиях, также была плодом упорного труда. Все согласились с тем, что наша одежда и снаряжение не нуждаются в существенных изменениях (дело происходило после зимнего путешествия), хотя ни на минуту не следует забывать, что мы были одеты не в меховую, а в ветрозащитную одежду. От себя добавлю, что последняя как нельзя лучше подходит для санного похода, в котором везёшь сани сам, но если это делают собачьи упряжки, то в сильный мороз мех, наверное, предпочтительнее.

Лекции читались три раза в неделю; после ужина убирали со стола и все усаживались вокруг него. Посещение было не обязательным< матросы слушали только те выступления, которые им были интересны, например живой рассказ Мирза о его путешествии в восточную, или китайскую, пограничную область Тибета. Её населяют «восемнадцать племён», коренные обитатели Тибета, вытесненные со своих земель современными их жителями. Мирз рассказывал главным образом о племени лоло, люди которого клялись его спутнику Бруку в дружбе, обещали помощь, а потом убили его.