Самое ужасное путешествие
Шрифт:
В детстве отец охотно отправлял его в каникулярные экскурсии, но с одним условием: привезти определённое количество рисунков. Я уже упоминал о набросках, которые он делал в санных вылазках или походя, между делом, на мысе Хат, в очень неподходящих условиях. Он вернулся оттуда на мыс Эванс с альбомом эскизов, пейзажей — закатов солнца за Западные горы, бликов, отражающихся от замёрзшего моря или зеркальной глади припая, облаков пара, застилающих Эребус днём, южного полярного сияния ночью, — причём на каждом эскизе он обозначал цвета. Рядом с каютой Скотта он соорудил для себя письменный стол, положив на два фанерных ящика большую чертёжную доску размером в четыре квадратных фута. За ним он часто заканчивал акварели и делал по памяти новые. Писал он по влажной бумаге, а потому был вынужден работать быстро. Будучи поклонником Рёскина, он старался воссоздать на бумаге виденное как можно ближе к реальности. Если ему не удавалось адекватно передать свои впечатления, он уничтожал рисунок, каким бы красивым тот не получился. Достоверность его передачи цвета не вызывает
«Уилсон совершенно неутомим. В ясную безветренную погоду он в конце утомительного дня садится на два-три часа у входа в палатку и срисовывает каждую деталь великолепного гористого берега к западу от нас. Его этюды поражают своей точностью; я проверял пропорции с помощью угломерного инструмента и нашёл, что они правильны» [135] .
Кроме зарисовок земли, паковых льдов, айсбергов и Барьера, сделанных ради науки, в первую очередь — географии, Уилсон оставил серию изображений атмосферных явлений, не только точных в научном отношении, но и необыкновенно красивых. Это наброски полярных сияний, ложных солнц, ложной луны, лунного гало, радуги, светящихся облаков, искажённых рефракцией гор и вообще всяких миражей. Глядя на изображение ложного солнца на картине Уилсона, вы можете быть уверены, что само светило, круги и столб именно такие, какие они были на самом деле, и что пропорции соблюдены точно. И если на рисунке воспроизведены перистые облака, можете не сомневаться — в тот момент над ним плыли именно перистые, а не слоистые облака; если же небо чистое, то, значит, облаков и в самом деле не было. Благодаря такой скрупулёзности эти зарисовки имеют исключительное значение с научной точки зрения. По просьбе различных специалистов экспедиции Уилсон постоянно делал рисунки собранных ими образцов; особенно ценны принадлежащие ему изображения рыб и различных паразитов.
135
Scott. Voyage of the Discovery. Vol. II, p. 53.
Не имея специальной подготовки, я не возьмусь судить о художественном уровне работ Уилсона. Но если вас интересует точность рисунка и цвета, достоверность воспроизведения мимолётных атмосферных явлений, случающихся в этой части света, то всё это в них есть. Можно по-разному относиться к живописи как таковой, но бесспорно, что подобный художник имеет неоценимое значение для экспедиции, ведущей естественно-научные и географические изыскания в малоизвестном районе Земли.
Сам Уилсон невысоко ценил свои художественные способности. Мы часто рассуждали, как изобразил бы Тёрнер тот или иной замечательный цветовой эффект, попади он в этот край. И когда мы уговаривали Уилсона запечатлеть какой-нибудь особенно интересный эффект, он без всяких стеснений отказывался, если считал, что ему это не под силу. Краски его чистые, кисть — точная; темы, связанные с санными походами, он освещал с убедительностью профессионала, знающего о них всё, что только можно знать.
Действуя рука об руку, Скотт и Уилсон всячески старались расширить научные задачи экспедиции. Ибо Скотт, не будучи специалистом ни в одной узкой области знания, искренне благоговел перед наукой. «Наука составляет фундамент любой деятельности», — писал он. О чём бы ни заходила речь — о проблемах льда с Райтом, метеорологии с Симпсоном, геологии с Тейлором, — он проявлял не только живость и восприимчивость ума, но и глубокие познания, позволявшие ему быстро высказывать интересные соображения. Пеннелл, помню, осуждал дилетантство при решении каких бы то ни было проблем, он признавал только научный подход и руководствовался девизом: «Никаких если!». Но он безоговорочно делал исключение для Скотта, который благодаря безошибочной интуиции всегда находил правильные решения. В дневнике Скотта мы то и дело встречаем строки, свидетельствующие о его Интересе к теоретической и прикладной науке. Вряд ли ещё какая-либо экспедиция к высоким широтам юга или севера имела в лице своего руководителя такого ревностного поборника знаний.
Вклад Уилсона в научные результаты экспедиции более осязаем — он ведь был руководителем работ. Но никакие печатные труды не в состоянии дать полное представление о его умении координировать различные интересы столь разношёрстного общества, о такте, который он проявлял в сложных ситуациях. Важнее всего, однако, то, что его суждения неизменно оказывались справедливыми, и Скотт, да и все мы, полагались на них. В краю, где ошибочное решение может повлечь за собой катастрофу или даже смерть, нет цены верному суждению, чего бы оно ни касалось: погоды, страшной своими внезапными изменениями, состояния морского льда, маршрута следования по труднопроходимой местности в санном походе, наилучшего способа форсирования трещин и всех прочих случаев, когда в противостоянии природе, порой непобедимой в этих местах, надо с наименьшим риском достичь наилучших результатов. Для этого требуется правильно оценивать обстановку и опираться, по возможности, на опыт. Уилсон мог и то, и другое, так как в опыте полярных исследований он не уступал Скотту. Я часто замечал, что после беседы с Биллом Скотт менял своё мнение. Но
«Ни один доклад не состоялся без его участия. С ним советовались при разрешении любых практических или теоретических задач, возникающих в нашем полярном мирке» [136] .
И далее:
«Слов не нахожу каждый раз, как хочу говорить об Уилсоне. Мне кажется, что в самом деле я никогда не встречал такой чудной, цельной личности. Чем теснее я с ним сближаюсь, тем больше нахожу в нём чему удивляться. Каждое его качество такое солидное, надёжное: можете вы себе представить, как это здесь важно? В любой, самой сложной, ситуации он безусловно проявит себя как человек дельный, разумный и практический, в высшей степени добросовестный и, конечно, самоотверженный. Прибавьте к этому знание людей и всяких дел значительней того, чем может показаться с первого взгляда, жилку мягкого юмора и тончайший такт, и вы составите себе некоторое понятие об его ценности. Он у нас, кажется, всеобщий любимец, а это много значит» [137] .
136
«Последняя экспедиция Р. Скотта», с. 198–199.
137
«Последняя экспедиция Р. Скотта», с. 280–281.
В самом конце полюсного похода умирающий Скотт написал в письме жене Уилсона:
«Ничего не могу прибавить вам в утешение, кроме того, что он умер так, как жил, — храбрым, истинным мужчиной и самым стойким из друзей» [138] .
В детстве Скотт был хрупким мальчиком, но развился в сильного мужчину ростом 5 футов 9 дюймов, весом 11 стоунов 6 фунтов, с грудной клеткой объёмом 39,25 дюйма. Уилсон не отличался особой силой. Лишь незадолго до выхода экспедиции «Дисковери» в море он излечился от туберкулёза, но это не помешало ему отправиться со Скоттом на дальний Юг и помочь Шеклтону вернуться домой. Им двоим Шеклтон обязан жизнью. Уилсон был стройнее, пропорциональнее сложён, не знал устали в ходьбе. Его рост — 5 футов 10,5 дюйма, вес — 11 стоунов, объём грудной клетки — 36 дюймов. Он служил идеальным примером в поддержку моей мысли, не раз подтверждённой, по-моему, и другими фактами: при величайшем напряжении всех физических и духовных сил человек именно благодаря силе духа, а не тела, достигает наибольших результатов. Скотт умер в 43 года, Уилсон — в 39.
138
Там же, с. 385.
Боуэрс был сложён совсем иначе. Двадцати восьми лет от роду, при росте 5 футов 4 дюйма, он имел в объёме груди 40 дюймов (я считаю эту цифру наиважнейшим показателем физического состояния), вес — 12 стоунов. Скотту его рекомендовал сэр Клементс Маркем — он однажды обедал с капитаном Уилсоном-Баркером на борту «Уорчестера», где стажировался Боуэрс, только что вернувшийся из Индии, и разговор обратился к Антарктике. Во время этой беседы Уилсон-Баркер сказал сэру Маркему, имея в виду Боуэрса: «Вот молодой человек, который когда-нибудь возглавит одну из антарктических экспедиций».
После того как Боуэрс покинул «Уорчестер», в каких только переделках он ни бывал! Сначала плавал на торговых судах и пять раз обогнул земной шар на корабле «Лох-Торридон».
Затем перешёл в Королевский флот, базирующийся в Индии, и командовал канонеркой на Ирравади, далее служил на корабле Королевского военного флота «Фокс» и приобрёл там большой опыт, ведя, часто с открытых лодок, борьбу с афганской контрабандой оружия в Персидском заливе.
А потом он пришёл к нам.
Интересно, а может и знаменательно, что Боуэрс, переносивший холод лучше всех в нашей экспедиции, попал к нам прямо из страны, которая относится к числу самых жарких на Земле. Моих знаний недостаточно, чтобы я мог утверждать наличие в этом какой-либо причинной связи, тем более что чаще наблюдается обратное: люди, приезжающие из Индии, страдают от лондонской зимы. Поэтому я ограничусь констатацией самого факта, но позволю себе заметить, что в Англии зима влажная, а в Антарктике сухая, во всяком случае, воздух сухой. Боуэрс же относился с полным безразличием не только к холоду, но и к жаре, причём, как мы не раз убеждались, его безразличие не было показным.
По складу характера этот человек отказывался мириться с существованием непреодолимых трудностей. Если он им на самом деле и не радовался, то, во всяком случае, относился к ним с презрением и, презирая, не щадил никаких усилий для их устранения. Скотт считал, что трудности существуют для того, чтобы их преодолевать — Боуэрс был уверен, что он и есть тот человек, которому на роду написано их преодолевать. Это чувство уверенности в себе, основанное на очень глубокой и всеобъемлющей религиозности, покоряло окружающих. И на борту судна, и на берегу он был авторитетом. «Боуэрс в порядке», — говорили о нём как о моряке, а моряк он был действительно великолепный. «Люблю ходить с Бёрди, с ним всегда знаешь, где находишься», — признался мне однажды вечером офицер, с которым мы ставили палатку. Мы только что, проблуждав некоторое время в поисках, разыскали склад, которого другой бы не нашёл.