Самосожжение

Антропов Юрий

– Между прочим, - философски заметил Гошка, - йоги считают, что еду надо начинать с фруктов.

– Хэ, с фруктов!..
– фыркнул я.
– Ты послушай, Алина, что он говорит!

– Слышу, слышу...
– Ей было не до разговоров, она чувствовала свою вину в том, что Гошка опять не успевает поесть, хотя колбаса уже почти готова. Сейчас поджарится, подожди минутку!

– Ма-ам, хочу конфе-етку!..

– Между прочим, Гурам Самушия круглый год ест фрукты с Центрального рынка.

Я озадаченно помолчал.

–

Это какой еще Гурам Самушия?

– Мой одноклассник. Кстати, его имя в переводе на русский означает "сердце", а фамилия - "трое рабочих"....

– Нелепость какая-то, - косвенно поддержала меня Алина как главу семьи в моих воспитательных наскоках на старшего сына.
– Ну, Сердце как имя - это еще куда ни шло. Хотя представь себе, что тебя называют Почкой или Печенью... А что касается фамилии...

– Но это же не я придумал! У меня и ума не хватило бы так придумать.

– Это верно, - с иронией подтвердил я.
– На доброе дело у тебя ума не хватает...

– Ешь быстрее, Гоша, пока тепленькая!
– мать положила колбасу на тарелочку.

– Ты же знаешь, мам, что я не люблю колбасу с салом!
– В голосе Гошки уже легкое раздражение, с матерью он разговаривал нахальнее.

– Тебе только докторскую подавай!
– осадил его я.
– Иди сам и купи ее!

– Почему только докторскую...
– любезно огрызнулся сын.
– Можно и молочную. Вчера была в универсаме.

– Была - так купил бы!

– Я так и хотел сделать. Но мама сказала, что у нас дома есть эта...
– И он кивнул на целлофановую кожуру, снятую с колбасы, жирную, неприятную на ощупь.
– Говорит, уже и без того перерасход...
– Гошка походя уколол мать, потому что знал: Алина каждый раз оправдывалась передо мною, когда приходилось снимать с книжки деньги, предназначенные на другой месяц.

– Пока еще не перерасход, - улыбнувшись мне, поспешно заметила Алина, отметая провокационный выпад сына.
– Но если идти у тебя на поводу, - она с улыбкой, но более сдержанной, посмотрела на Гошку, - то очень скоро может быть и полный расход...

Я сидел на тахте, рядом с Юриком, не глядя, легонько тормошил его, чтобы он не канючил, и внимательно смотрел на Алину, пытаясь увидеть сегодня в ее лице нечто такое, что утешило бы меня, сняло неожиданное напряжение, возникшее во мне рано утром, когда я наткнулся на разорванные письма.

"Она вроде как виновато улыбается...
– казалось мне.
– Будто чувствует, что я уже знаю про эти письма... Она всегда угадывает... И не хочет никаких объяснений, всегда боится ссоры... Но зачем же она так сделала?! Ведь она сама берегла эти письма... Что же произошло, в конце концов?"

Между тем Гошка выудил из холодильника пакет молока, надорвал его пальцами - как нарочно, самый грязный угол пакета!
– и, прильнув к нему губами, запрокинул голову. Он стоял

ко мне полубоком, не отнимая от губ отпотевший пакет, и косил на меня настороженным взглядом. Ведь прекрасно знал, что меня выводило из себя, когда кто-то пил прямо из пакета, а сам именно сегодня, будто назло, пил из пакета как ни в чем не бывало. Пил и потихоньку, привычным движением, сжимал пакет пальцами, чтобы потом, в конце, тиснуть его в комок и выбросить в мусорное ведро, а ладонь, влажную от пакета и грязную конечно, мимоходом шоркнуть о джинсы.

– Дать бы тебе сейчас по одному месту...
– не столько строго, сколько укоризненно сказал я в знакомой тональности.
– Живо бы понял, как надо пить молоко!

– Я знаю как - из кружки, - ровным голосом произнес Гошка.
– Но так вкуснее...

– Еще бы! Пополам с грязью.

Тыльной стороной ладони Гошка вытер молоко на губах и, кротко глянув на меня, как бы виноватясь не только в том, в чем был явно виноват, но заодно и в том, в чем вины своей ни малейшей не видел, деликатно прошмыгнул в полуоткрытую дверь, чтобы, не дай бог, не задеть меня сейчас даже слегка, а то придется выслушивать нотацию по поводу неуважительного поведения.

"И чего я на него напустился?" - подумал я какое-то время спустя, но только не в эту минуту, а позже, скорее всего уже вечером, когда перед сном заглянул к сыну на кухню, проверить газовый кран и, если сын уже спит, поправить сползшее одеяло и слегка, чтобы не разбудить, погладить его по щеке.

Но эта покаянная мысль мне явится не сейчас, а поэтому пока я вовсю придираюсь к сыну, высовываясь из кухни в прихожую:

– Ты что же это - в джинсах и пойдешь в школу?

– А в чем же еще, пап?

– Как это в чем? А в форменных брюках?

Даже Алина глянула на меня так, словно я сморозил явную глупость.

– В ШРМ их никто не носит, пап...

– Да-а...
– протяжно произнес я.
– Ничего себе! Называется школа рабочей молодежи... В фирменных джинсах на уроки ходят, а?
– как бы восхитился я, глядя на жену.
– Ты слышишь, Алина?

– Слышу, слышу...
– Она хотела смягчить этот разговор, но исподволь, не раздражая меня, а поэтому делала вид, что целиком поглощена тем, чтобы накормить кашей Юрика.

– Мы же не рабочая молодежь, пап. Это только школа так называется.

– Да я уж давно это понял, что пижоны вы, а не школьники.

Я сознавал, что перегибаю палку. Сын учился хорошо. Может быть, не так хорошо, как следовало, но, во-первых, здоровье у него было неважное, держалось высокое давление, почему и перевели его в школу со сменным режимом, а во-вторых, на домашние занятия у Гошки, по сути дела, не хватало времени. Он и матери помогал по дому, ходил по магазинам за продуктами, и к репетиторам ездил чуть не каждый день. Уж эти репетиторы...