Санька-умник
Шрифт:
На это время старшим в хирургическом отделении он оставлял… меня! Меня! Представляете! Я ещё и месяца не работал, а тут мне на голову такое свалилось.
Мама родная, как я переживал! Это же такая ответственность! Пусть и заполнен мой хирургический барак заключенными, но это тоже живые люди.
— Александр. Остаешься за старшего. Толку от тебя больше чем от Нарвуса. Вон так ты перевязки хорошо делаешь.
Так мне Иван Михайлович сказал, когда первый раз за себя оставил.
У меня чуть сердце в пятки не ушло. Люди же тут, а не бабочки!
Доктор
Практического опыта у меня почти не имелось, да и в фельдшерскую школу я пошел, чтобы только из Пугача выбраться. На институт у меня не было возможности замахнуться, а обучение медицине я планировал как промежуточный этап, необходимый для моей дальнейшей жизни. С него я и продолжу потом возвращение к своим любимым чешуекрылым.
Однако, медицинская деятельность мне начала нравиться. Я делал всё, что мне было под силу, а Иван Михайлович меня поддерживал и подхваливал. Иногда, и не совсем заслуженно.
Санька, может, это бы и не понял, но по прожитым годам я всё же был постарше доктора Рычкова.
— Молодец, Саша, молодец. Всё правильно делаешь, а вот в следующий раз, попробуй так…
Тут я и понимал, что чуток «накосячил». Лагерный лексикон помимо своей воли я уже начал усваивать и на нем мыслить.
Как говоришь — так и мыслишь. Что на языке — то и в голове… Тут связь прямая. Но, конечно, разной силы, а не полная.
Вечерами, когда вся текущая работа была уже сделана, я в мыслях, а иногда и на листе бумаги, она тут являлась большим дефицитом, продолжал работать над концепцией камуфляжа.
Перенос моего сознания в Саньку, как оказалось, всё же даром не прошел. Кое-что где-то дорогой и выпало. Вроде и мелочи, но от них многое зависит. Вот я и восстанавливал пробелы.
Нет, фундаментальные положения сохранились, а вот то, что в последние годы мною было наработано, подверглось как будто коррозии. Тут — кусочка не стало хватать, здесь — капелька знаний испарилась…
Я помнил, что знать это должен, а вот восстановить в памяти пробел не мог. Видно, то, что глубже лежало — осталось нетронутым, а сверху перенос кое-что и выветрил.
Это было совсем нехорошо и тревожило меня.
А всё ли правильно я Шванвичу написал?
Не ввел ли Бориса Николаевича в заблуждение?
Не свернет ли он с правильного пути за пень после моих писем?
Глава 29
Глава 29 Сработало!
Иван Михайлович Рычков был дружелюбен, прост в общении, при необходимости — умел постоять за себя.
С «политическими» он дружбы не водил, а они его недолюбливали.
За
Я бы про последнее, сказал — заслуженно.
Болеют здесь все, а не только заключенные. Те, кто их охраняет, тоже не из стали сделаны. Заболеет кто по хирургическому профилю из администрации — сразу к Ивану Михайловичу обращаются. Его, не знаю, стоит ли об этом говорить, на сложные операции даже за пределы лагеря вывозят. Конечно, это — нарушение режима. Но, жизнь, она свои правила диктует…
С заключенными доктор Рычков общался просто, как со своими. Никого не выделял и выгоды своей не искал. Он быстро находил общий язык с «придурками», так называли здесь всех тех, кто не был задействован на общих работах, то есть на трассе.
Таких тоже хватало. Были в лагере и художники, и скульпторы, и прочие умельцы. Первые, для администрации картины писали. Как для их личного пользования, так и на подарки вышестоящему начальству. У Ивана Михайловича в его закутке тоже картина висела. Большого мастера, если подписи на ней верить. Эту авторскую подпись Иван Михайлович называл «сигнатура». Может, шутил, а может так она правильно и называется. В медицине тоже такое понятие имеется.
«Доходяг», работающих на трассе, Рычков, по моему мнению, жалел. Некоторых уже пора выписывать было, а он их ещё несколько дней в своем отделении держал.
Так вот, о художниках.
Как-то Иван Михайлович мне обмолвился, что его знакомого художника-«придурка» из нашего лагеря куда-то переводят. Да и не его одного, а всех, кто худо-бедно кистью владеет.
Откуда это он узнал? Ну, не мне его об этом спрашивать. Узнал и всё.
Так, так, так…
Получилось у меня?
Сработали мои письма Шванвичу?
Но, что-то рановато…
Сам он инициативу проявил, не стал вызова к Сталину дожидаться?
Да и не знал Шванвич, что его к Иосифу Виссарионовичу вызовут, что очень востребованным он вдруг окажется…
Спросите, при чем здесь Шванвич и художники? Ну, переводят из Севдвинлага куда-то художников, а мои послания Шванвичу тут каким боком?
Тем самым!
Дураку понятно!
Маскировочное окрашивание и камуфляж — вещи разные. Тут сейчас, если мне кинохроника не врет, танк — белый. Зима же, понимать надо.
Окраска танка только в белый цвет — маскировочное окрашивание, а не камуфляж. Камуфлирование танка — это его окраска более чем в один цвет. Понимаете, разницу?
Зимой — белый, летом — зеленый…
Вроде, всё нормально. Положите на большой белый лист такой же белый, но маленький. Белый на белом. Даже вблизи его не видно.
Так, а вот из армейской жизни пример. Возьмем обычную советскую плащ-палатку. Разложим её ровненько-ровненько на пляже. Пусть тут мы не будем иметь точного попадания в цвет, но уже метров с семидесяти-восьмидесяти полотно сто восемьдесят на сто восемьдесят сантиметров почти неразличимо.