Санкт-Петербург. Автобиография
Шрифт:
– Подайте милостыню Христа ради.
Купец берет в руку какие-нибудь обрезки мяса, бросает в кошель нищего, и тот идет дальше – в соседнюю лавку.
Монахини ходят с книжкой в руках и собирают деньгами. Подойдя к лавке, по два или по три человека, монахини низко кланяются хозяину:
– Смилуйтесь для обители святой!
Купец берет с выручки нарочно наменянной на этот случай мелкой разменной монеты и наделяет каждую монахиню по копейке.
Монахини творят крестное знамение: «Господь вас спаси и помилуй!» и уходят в следующую лавку.
По вечерам нищие просят на ночлег...
Ежедневно около полудня производится сбор пожертвований натурой в пользу ночлежного дома.
Ночлежный
– Вон обиралы идут! Крохоборы! Подавайте больше объедалам-то!
Торговля не ограничивалась рынками и лавками; многочисленные торговцы заходили во дворы, как вспоминал художник М. А. Григорьев.
Рано утром появлялись разносчики. Молочницы (реже – молочники) – здоровые бабы, жительницы окраин и пригородов – «с кувшином охтинка спешит». В руках у них был бидон, с которым они прошагали неблизкий путь. Иногда молочница приезжала на тележке или в тарантасе, заставленном бидонами. Тарантас оставался на улице с мужиком или с мальчишкой, который стерег лошадь, пока хозяйка ходила по квартирам. Молоко часто бывало разбавлено водою, что в течение десятилетий служило неистощимым источником газетных острот.
Появлялся разносчик-мясник в картузе с белым передником, часто с черными кожаными манжетами. На голове у него была круглая, вроде большого бублика, кожаная подушечка с дыркой в середине, чтобы удобнее было нести на голове лоток. На лотке лежал товар, прикрытый белой тряпкой. Зеленщик тоже нес на голове корзинку, круглую или продолговатую, со всякой зеленью. С лотком на голове появлялся и кошатник. Он торговал печенкой для кошек. Каждая порция нарезалась на кусочки, которые были выложены цепочкой на бумаге; стоила порция две копейки. Кошки знали своего поставщика и опрометью бросались ему навстречу.
У разносчика булок за плечами была высокая, немного сужающаяся книзу плетенная из прутьев корзина, державшаяся на двух заплечных ремнях. Если откинуть крышку, то внутри виднелась мелкая корзинка с пирожными, под ней – более глубокая корзина со слоеными булками, а под ней – простые булочки, рогульки, розанчики, французские булки, большие и маленькие, сайки. Булочки прикрывала марля, на торговце красовался фасонистый фартук с нагрудником.
Недаром про него пели куплет:
Сам румяный, ус лихой,Ростом молодецкий.Если спросят, кто такой?Булочник немецкий!Эти разносчики были постоянными поставщиками. Они торговали по большей части не от себя, а от хозяина. Торговля шла в кредит, на «запиши». Некоторые из них ставили каждый день у двери условные знаки об отпущенном товаре. Расплата обычно производилась раз в месяц. Но были и непостоянные разносчики.
Звонил разносчик, разумеется, с черного хода и предлагал товар прислуге, а потом часто выходила и барыня. Все эти торговцы были великими знатоками своего дела, умели уговорить на покупку даже тогда, когда она вовсе не нужна. И опять-таки, в кредит. Он зайдет через месяц, через три, через полгода, спросит должок и продаст новый товар. Удивительно
По утрам же во дворе появлялись лавочные мальчишки, доставлявшие покупки на дом. По большей части несли они их тоже в лотках, на голове и при этом старались идти небрежной шикарной походкой, показывая свою ловкость. «Клю-у-ква подснежная, клю-у-ква!» – кричала баба. На спине у ней заплечница – большая лубяная корзина с ягодой...
«Крендели выборгские, крендели!» Почему-то с выкриком продавался только этот сорт булочного товара: не бублики, не сайки, а именно выборгские крендели.
Впрочем, все крендельщики торговали также пресными английскими хлебцами, но этот товар не рекламировали.
«Сельди голландские, сельди!» Спереди, на ремне через плечо, у бабы висела кадушка с селедками, в правой руке была вилка, за тесемки передника засунуты бумажки для завертки товара. Кошелек с деньгами висел на левом боку, на ремне, перекинутом через правое плечо...
«Моро-ожино! Сливоч-но моро-ожино! Отличное, клубничное, земляничное моро-ожино!» – кричал торговец, въезжая во двор с расписным ящиком на ручной тележке.
Тележка – голубая, светло-зеленая, оранжевая, светло-охряная, словом, цветная. На ней – темной краской на боках написано: «мороженое», а иногда и фамилия владельца. Бывало, что тележка разрисовывалась по краям – линейная рамка и бордюр из цветов, а в середине – хрустальная ваза с разноцветными кружками, изображающими мороженое. Все это была очень топорная малярная работа. Сам мороженщик ходил в цветной рубахе, в белом переднике.
Крышка открывалась. Спереди – маленькое отделение, где лежат нарезанные бумажки, маленькие лопаточки из щепочек, круглые, вроде бисквитов, вафли, побольше и поменьше, и полотенце. Остальное пространство занимали высокие медные луженые банки с крышками, снабженные ручками; банки стояли во льду.
К тележке сбегались ребятишки. Ручонка протягивала денежку.
«Тебе какого? – спрашивал торговец. – Фисташкового? Шоколадного? На сколько? На три копейки? На пятачок? С вафлей?»
В руке у мороженщика была особая ложка: металлическая полоска, на концах которой приделаны два полушария: одно – побольше, другое – поменьше. Меньшим бралась порция на три копейки, большим – на пятачок. Мороженщик снимал крышку с банки, как бы свинчивая ее особым профессиональным жестом; окунув ложку предварительно в особую банку с водой, набирал ею мороженое. Шарик мороженщик выкладывал на бумажку, втыкал в него деревянную лопаточку и подавал покупателю. Если тот желал мороженое с вафлей, то шарик клался между двумя вафлями. Реже мороженщик держал свой товар в лоханке со льдом, которую носил на голове. Бывали случаи тяжелого отравления мороженым от плохо луженой посуды...
Вразнос, с выкриками продавали по дворам яблоки, груши, лимоны, апельсины. Но никогда я не видел бродячих часовщиков, портных, торговцев колбасой или перчатками. Перечисленные выше профессии были строго ограничены установившимся обычаем.
Петербургское «дно» тщательно изучил в свое время журналист и писатель В. О. Михневич, автор книги «Язвы Петербурга».
Как известно, нищенствовать в Петербурге строго воспрещается, по требованиям благочиния. Никому не возбранено бедствовать, переносить всевозможные лишения, питаться акридами, а если нет и акрид, то без проволочек умирать с голоду, но доводить об этом до сведения общества строго воспрещается.