Сантрелья
Шрифт:
Впрочем я службу продолжал у дона Ордоньо. А в арабском халифате война братоубийственная полыхала с неослабевающей силою. Возвращались и вновь направлялись на бойню эту небольшие отряды христианские. И господин мой предложил мне к арабам отправиться, коли будет таковое мое желание. Причем заметил он участливо, что оставляет за мной право выбора стороны, ибо свободен я в действиях своих. Ответствовал я, что в сей войне нет интересов моих. И противится сердце мое и не может принять ни одну сторону, ибо разрушается на глазах могущество просвещенного общества арабского, и чья-то жажда бессмысленная единоличной власти приводит к гибели людей ни в чем не повинных.
Развязанная
Но не снесли берберы, воинственные и кровожадные, поражения своего, напали внезапно на отряд каталонцев, и в яростной схватке разбили его наголо. Отказались от борьбы неправедной каталонцы недоумевающие и покинули Кордову многострадальную, оставив ее беззащитною.
Однако, Аль-Махди, ослепленный самовластием, самоуверенно пытался построить оборону перед неминуемым берберов наступлением. Но вожди сакалибов предали узурпатора, и отыскав в темнице Хишама, единственного Омейяда законного, в Мадинат Аль-Сахру его доставили. И вновь возвели на престол халифа моего непутевого. И казни подвергли узурпатора. Питал надежду я, что отныне в халифате все стороны утихомирятся, ибо возвратился на престол правитель законный. Остановиться же никто не мог иль не желал. И в этой бойне продолжительной сами арабы оказались оттесненными. И сакалибы, и отряды христианские пользовались среди мусульман раздорами. Берберы же особенно бесчинствовали, учиняя грабежи и погромы. И погиб в нечестивом том водовороте город-дворец Мадинат Аль-Сахра, бывший домом мне многие годы. Пал дворец, разграбленный, униженный, растоптанный, сожженный, в крови потопленный. И осталась лишь легенда о величии халифата Кордовского, о могуществе и культуре его халифов, о веротерпимости и открытости арабов.
Сердце мое кровью обливалось, когда о судьбах размышлял людских. Всей душою рвался я на родину. Давно уж принял я решение в дорогу дальнюю отправиться. Уйти рассчитывал тайно, никого не оповещая. Но как-то обратился ко мне дон Ордоньо с разговором, необычным и волнующим, врасплох меня заставшим. Напомнил мне господин мой, как года три тому назад при обстоятельствах невероятных пообещал он даровать мне титул рыцарский. Удивление выразил сеньор мой, что до сих пор я не обмолвился ни словом о том его обещании. Отвечал я, что нимало титул сей не изменит к службе моего прилежания, что он был когда-то нужен мне по очень личным обстоятельствам, теперь уже ушедшим в прошлое. Об этом помнил господин мой, без сомнения. И высказал большое чаянье, что ушло то время безвозвратно и ни следа в моей душе не оставило. От ответа уклонился я. Господин же мой торжественно предложил мне руку Беренгарии.
Эта девочка была мне не чужой. С детства языкам, наукам обучал. Не посмел бы обмануть беспечно ее чаяний. И всем сердцем я любил ее как учитель, как наставник, старший друг ее. Но любови той, какую должно супругу к женщине испытывать, в своем я сердце не отыскивал. И не найдя другого выхода, признался дерзко я хозяину, открыл ему свое намерение вернуться в сторону родимую. Впервые я во всех подробностях поведал господину своему историю
Долго размышлял дон Ордоньо над моими признаньями — и ругал меня, и проклинал меня, и журил меня, и жалел меня. То смеялся надо мной как над малым дитем, то грозился в темницу заточить меня, то кричал, что отправит на войну меня, то пытался уломать меня уговорами и посулами. Призывал на помощь сына дона Альфонсо, и гнев божий обещал обрушить на меня чрез молитвы падре Эстебана. Непреклонен я остался и промолвил лишь, что на все есть воля Божия. Наконец, он дал свое согласие, и уход мой торжественно отмечен был, и пред тем, как я покинул Аструм-Санктум, посвятил он все же меня в рыцари.
Со слезами благодарности простился я со всеми замка обитателями. Передал я некоторые книги ценные из библиотеки моей дону Ордоньо в дар и по книге его детям подарил. Самые же дорогие сердцу фолианты мои я с вещами упаковал. Взял с собою я труды древних философов, книги по медицине и астрономии, поэзию арабскую, Коран и Священное писание.
Перед уходом со слугою моим верным мы проверили святилище мое в подземелии. Святыня оставалась на месте. Да сохранится она здесь на столетья! Закрыл я прочно храм мой негласный, уверился, что тайной для всех он пребудет.
Господин мой снабдил меня деньгами, святой отец благословил на путь дальний. И ранней весною покинули мы с Сулейманом замок, десять лет служивший нам домом, и пустились в странствие далекое".
Глава сорок седьмая ВСТРЕЧА
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне, Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
Через день мы с Николаем и Рахмановым вылетели из Мадрида. Я с удивлением обнаружила, что многое в этом мире воспринимала теперь по-новому. Я как будто смотрела на привычные мне вещи глазами Святогора, представляя, например, что бы он чувствовал при взлете самолета. И улыбнулась.
— Вы, вероятно, предвкушаете возвращение домой? — заметил мою улыбку Рахманов.
— Домой я хочу. Но думала я о другом.
И почему меня тянуло говорить ему правду? Куда проще было бы признать, что улыбалась, думая о доме и близких. Он из деликатности не стал уточнять, где все же витали мои мысли. И я призналась сама:
— Я вспоминала прошлое, из которого мы вернулись.
— Значит, о нем у вас остались приятные воспоминания?
— Да.
— А я тем более вспоминаю о нем с благодарностью, — добавил Коля. — Нам с Еленой как историкам было чрезвычайно познавательно побывать в одиннадцатом веке, да еще в такой стране, как Испания. Мы будто посетили сразу две страны: два мира — христианский и мусульманский.
— Вам удалось вчера побеседовать с археологами? — поинтересовался Владимир.
— О да! — обрадовался Коля. — Владимир, испанцы сказали мне, что и вы успели познакомиться с ними, и даже предложили им свою помощь. Вы тоже археолог?
— Нет, что вы, — рассмеялся Рахманов.
— А чем вы занимаетесь, если не секрет? — полюбопытствовала я. — Мы ничего не знаем о своем спасителе.
— Ну что вы, какой я спаситель? И, конечно, никакого секрета нет. Я режиссер-документалист.
— Как интересно! — вскричала я. — А какое же у вас образование?