Саспыга
Шрифт:
Кукла с обожженным, почерневшим лицом. Почерневшее, сморщенное в кулачок лицо саспыги, обрамленное перьями, полное тоскливого ужаса лицо Аси. Я кричала, что не такая, а сама думаю о саспыге, которая ушла вниз и которую надо бы сторожить от охотников, но вряд ли получится. Так я и правда ничего не исправлю, потому что думать надо не о саспыге. Это не призрачное существо — это Ася в помрачении мечется по ущелью, Ася с разумом, забитым мягкими серыми перышками, пытается выбраться, но не знает как, это Асю, которая считает, что орфографические ошибки похожи на щенят, загоняют охотники…
Мне вернули ее, извлекли из бурана, не дали ей сгинуть в снегу,
Ведя коня в поводу, я осторожно заглядываю вниз, и меня начинает подташнивать. Вот будет глупо, если второй раз я этот спуск не пройду. Я до сих пор не знаю, как именно буду вытаскивать Асю, — но рискую и не узнать. У меня же еще и Суйла на буксире, дернется не вовремя — и привет. Караш подходит поближе и дышит мне в ухо. Дыхание у него (все еще) холодное, а вот чомбур, который дала Аркадьевна, теплый и удивительно гибкий: малейшее движение коня передается по веревке прямо в ладонь.
— Пойдем пешком? — спрашиваю я. Караш фыркает в ответ и слегка пихает меня лбом. Первый намек на ласку за те две с лишним недели, что мы знакомы. Я решаю считать это добрым знаком.
Никогда не слышала о волшебных чомбурах. Я сжимаю пеструю веревку в кулаке, приседаю и осторожно вытягиваю ногу, чтобы утвердить ее ниже по тропе.
…Я сползаю, опираясь на ладони и скатываясь на заднице, и все мышцы дрожат от напряжения. На коней оглядываться некогда; я слышу, как они аккуратно переступают за спиной, и этого достаточно. Изредка раздается резкое шарканье, когда неудачно поставленное копыто съезжает на полметра вниз, и тогда, похолодев, я втягиваю голову в плечи и зажмуриваюсь, ожидая, что сейчас на меня рухнет конская туша. Но каждый раз все обходится. Пестрый чомбур позволяет чувствовать, что происходит сзади, и даже немного помогать, поворачивать морду Караша в нужную сторону, поддерживать равновесие. Я вытягиваю ноги, опираюсь на руки, сползаю на попе, выворачивая плечи. Вытягиваю ноги, опираюсь, сползаю… Рев реки становится громче; в какой-то момент я вижу каменного многоголового медведя, живого, подвижного, оскаленного, но сегодня он не смотрит в мою сторону. Сегодня я невидимка. Не знаю, кого за это благодарить, но я незаметно проскальзываю в приоткрытую дверь. Украдкой пробираюсь туда, откуда сбежала, наломав дров и все бросив, возвращаюсь стыдливо, тайком, чтобы все исправить.
Вытягиваю, опираюсь, сползаю, и густая трава скрывает меня по плечи. Здесь восхитительно мягко. Так бы и осталась, но в спину пихается Караш, и я, отталкиваясь от земли руками, кое-как поднимаюсь на неверные ноги. Узкий лужок между осыпью и рекой синий и пурпурный от цветущего аконита. Я прохожу чуть вперед, освобождая место коням, и они нетерпеливо переступают, рвутся на ту сторону. Им придется потерпеть: на своих двоих эту реку мне не перейти.
Подтянуть ослабевшие подпруги. Затянуть себя в седло, кое-как, из последних сил, кряхтя, повисая на конском боку и дрыгая ослабевшей ногой.
Караш с шумом раздвигает воду, но сквозь поднятый им грохот и рев воды на ближних перекатах я слышу тихий всплеск. Думаю: но у меня больше нет книг, что же я могла отдать? Потом чувствую опустевший карман.
Куклу, они взяли куклу. Они берут словами, но не просто словами: они делают так, чтобы на ту сторону ты выходила голой и беззащитной. Отбирают те слова, в которых можно спрятаться. Это нечестно. Это жестоко, думаю
И, может быть, истории.
…Курю, валяясь на толстой перине из хвои. Стараюсь не смотреть на камень, с которого рычит многоголовый медведь. Думаю: саспыга не может рассказать свою историю, значит, ее должна рассказать я. Мне не хватает подробностей — какая история без подробностей? Но, может быть, я смогу их добыть.
Я чувствую себя довольно глупо, когда включаю телефон, но что терять? Связи, конечно, нет: индикатор сети вверху экрана не просто пуст, а перечеркнут, как и должно быть. Слабо улыбаясь, как человек, подозревающий, что его разыгрывают, я выбираю последний входящий номер.
Невозможные длинные гудки похожи на скрип старого кедра под ветром.
— Слушаю, — отвечает мужской голос, на дне которого плещутся слезы. Я надеялась услышать его, но на секунду теряю дар речи от изумления.
— Это Катя, — говорю я, откашлявшись. — Я по… подруга Аси. — Подруга? Не знаю. Но, в конце концов, мы орали песни и танцевали вокруг лиственницы. Может быть, этого достаточно. — Я бы хотела поговорить…
Тишина на той стороне невыносима. Я отвожу телефон от уха, смотрю на экран: звонок идет. Связи нет, но звонок идет…
— Я подойду, — глухо говорит Панночка, и раздаются короткие гудки.
…А на бесконечных полках жарки уже отцветают, и их вытесняет водосбор. Луга синие, с сияющим оранжевым подбоем, как грозовые тучи на закате. Караш с Суйлой жрут, мне приходится воевать с ними каждую минуту, чтобы просто не стоять на месте, и это раздражает, и это утомительно, но в то же время весело. Караш длинно фыркает, освобождая ноздри от мошки, притормаживает, чуть сгорбив спину, и я слышу, как на землю падает тяжелое и мягкое. В нос бьет запах навоза. Жрите, газонокосилки загробные, думаю я. Жрите, потом решим, что с вами делать…
Я успеваю поставить палатку и вскипятить кофе; кони к тому времени остывают, обсыхают от пота, и я вывожу их на поляну. Привязываю к лиственнице, вокруг которой танцевала с Асей. С камня на меня с ворчливым одобрением смотрят кедровки.
…Панночка по-прежнему выглядит вызывающе, невозможно городским; он должен был — ну, может, не обрасти бородой, кто знает, растут ли у мертвяков бороды, — но обтрепаться, обтереться, потускнеть. Но нет — все такой же чистенький. Контрастный и неуместный, как будто его неумело прифотошопили к стоянке. Кажется, даже тени от него и на нем неправильные, слегка не под тем углом, и от этого хочется проморгаться. На лбу под гладкой кожей темнеют вмятины. Искривленные пальцы почти не гнутся, и от их вида у меня начинают ныть ожоги на ладони. Хочется извиниться, но, наверное, это будет слишком нелепо.
Панночка недоволен.
— Где Ася? — брюзгливо спрашивает он. — Куда вы ее затащили?
— Ася в беде, — отвечаю я. — Асю хотят убить. — Панночка скептически поднимает брови, но я и так знаю, что несу дичь. Жаль только, что эта дичь — правда. — Но вы ее не найдете и не поможете ей, а я могу.
— И зачем тогда вы меня вызвонили?
— Мне нужна помощь. — Панночка морщится, и я торопливо объясняю: — Мне нужно узнать о ней больше. О том, какой она человек. Что ее… — держало, хочу сказать я, но прикусываю язык: кажется, этот вопрос Панночка просто не поймет. — Что она любит, что ей нравится… Какая она?