Саспыга
Шрифт:
Когда я подхожу к кострищу, парни еще дрыхнут в глубоком пьяном забытьи, храпят на два голоса: заливистый тенор и основательный, с паузами баритон. Я приседаю на корточки, собираясь развести огонь, но тут Санька начинает ворочаться и бормотать. Потрескивание дров и запах дыма разбудят обоих, а я совершенно не хочу сейчас разговаривать ни с Санькой, ни тем более с Генкой. Хотя я по-прежнему не понимаю, что должна делать, за ночь во мне выросло убеждение, что стоит задержаться, влезть в разговор — и все пойдет не так. Я сдамся, уговорю себя и тогда уже точно не смогу ничего исправить.
Я тихонько поднимаю
Камень на тропе к ручью, тот самый, на котором я когда-то нарисовала серого и мухортого коней, по-прежнему наполовину выкрашен багровым: дожди не успели смыть кровь. Я машинально огибаю его: вокруг камня уже натоптана дуга, которая отходит от тропинки примерно за метр до камня и вливается в нее метром дальше. Санька торчал здесь несколько дней и каждый раз, когда шел за водой, обходил залитый кровью участок, вряд ли сознавая, что делает. Это вызывает во мне чуть насмешливую нежность.
…Палатка собрана, арчимаки уложены. Караш дрыхнет на поляне — как бы ни были пьяны Санька и Генчик, кто-то из них позаботился и поставил его на веревку. Наверное, материли меня, когда привязывали, — они-то не знают, что он здесь не ест. Хорошо еще, что не просто спутали, поленившись возиться, а то перлась бы я сейчас пешком до самого спуска, а то и дальше. Сматывая веревку, я замечаю в зарослях жимолости неподвижного, как камень, Суйлу. В неверном утреннем свете его серая шкура кажется почти прозрачной; ноздри окутывает легкое облачко холодного тумана. Суйла истаивает. Медленно, почти незаметно растворяется. Этот мир разъедает его, как кислота. Суйле не надо быть здесь — и Карашу, наверное, тоже, просто по нему это пока не так заметно. Кони должны есть, пить, упрямиться. Тормозить или, наоборот, прыгать, потому что им нравится, а всадника удалось подловить. Кони не должны быть идеально послушными, лишенными желаний автоматами. Меня словно толкает под руку. Видно, у Суйлы такая судьба в эти дни — ходить на буксире.
…Собрана, загружена, подпруги подтянуты, заседланный Суйла привязан за чомбур к задней луке. Еще не понимаю, куда собралась, но точно не на охоту: в таком виде можно только чинно шагать по тропе. Стоя рядом с Карашем, оглядываю стоянку: все ли сделано? Ничего не забыто? Правильно ли я поступаю? В корнях ворочается и тихонько стонет Генка, размашисто отбрасывает тулуп, приподнимается на локте и вперяется в меня мутным взглядом. Открывает рот, собираясь что-то сказать. В панике я прикладываю палец к губам: молчи, молчи. Если он сейчас отключится, то и не вспомнит, что видел меня. Если повезет — они оба не сразу вспомнят, что я вообще вчера приезжала…
— Ты куда? — сипло спрашивает Генка.
— Да так… — я отвязываю Караша и вывожу его из-под дерева, — ты спи, спи.
— А, ладно. — Генка уже начинает валиться обратно на свое лежбище и вдруг резко садится. — Не, погоди… — Он тяжело моргает. — Я что-то спросить хотел.
— Потом спросишь, — ласково предлагаю я, но Генка упрямо качает головой. Брови мучительно двигаются от попытки сосредоточиться.
— Слышь, ты извини, если я вчера по пьяни… — неуверенно начинает Генка, и я машу рукой: проехали. — Да погоди
— Ты спи, спи, — говорю я и торопливо вскарабкиваюсь на Караша. — Я потом все расскажу, как проснешься.
— А, ну ладно, — соглашается Генка и, о чудо, ложится, нащупывает отброшенный тулуп и зябко натягивает его на плечи.
…Кофе я пью там, где тропа вырывается из леса и узким, чуть вихляющим уступом бежит к спуску. Развожу костерок в курумнике рядом с камнем, на котором прыгает нарисованная косуля. Поднимается ветер, и чистое утреннее небо начинает затягивать. Отсюда видно большую часть затененного еще ущелья, но лог, пронзенный белыми скалами, скрыт за отрогом горы. Похоже, чтобы попасть в него, мы с Асей поднялись почти к самой ее вершине и обошли с другой, невидимой отсюда стороны. От воспоминания о том перевале меня пробирает дрожь, и я снова пытаюсь понять: что я должна, что?
Чтобы узнать, надо найти саспыгу, и я — в отличие от Саньки и Генчика — знаю, где ее искать.
Два потока звуков возникают почти одновременно, просачиваются сквозь фоновый шум ветра: призрачный, продирающий шепот камешков под четырьмя птичьими лапками и намного более громкие, материальные, приводящие в отчаяние хруст и удары подков. Я не надеялась, что меня не найдут, — следы не спрячешь, — но думала, что в запасе больше времени. Не догадалась, что, когда саспыга близко, голод становится сильнее любого похмелья.
Я и сама голодна.
— Вот она! — изумленно орет Генка. — Бля, Санька, вон она, реально!
И правда — реально, хотя в это по-прежнему трудно поверить. Саспыга скользит по осыпи, невесомая и размытая; земля уходит из-под ног от одного взгляда на ее движение. Под языком выстреливает фонтанчик слюны, и я торопливо глотаю ее. Медь, и малина со сливками, и печеная на папин день рождения курица, кровь, и шоколад, и кофейная горечь, сладость горячих от солнца груш прямо с дерева и гниющих цветов
(никаких забот никаких страхов никакой печали
темнота)
— Сверху заходи! — надсаживается Санька. — Катюха, спуск ей перекрой, не тупи!
Меня словно дергают за веревочки: ноги сами ударяют коня в бока, рука сама взмахивает чомбуром. Растревоженный Караш прыгает с места; я чувствую рывок назад — это оставшийся на месте Суйла — и тут же топот. Серая морда просовывается к моему колену. Бешеный галоп по тропе прямо к спуску не дать уйти вниз перекрыть путь только бы не соскользнуть всадник балансирует на вертикальном склоне ноги коня отрываются от земли запрокинутое лицо перепахано ужасом мое лицо
Ветер свистит в ушах, шумно треплет капюшон куртки, дергает за волосы. Ветер пахнет снегом.
Я успеваю затормозить перед самым поворотом на спуск. Генка летит галопом по-над тропой. Его Чалка трясет головой и бросается из стороны в сторону, каждый прыжок по камням на грани, каждый скачок может оказаться последним, а по тропе приближается Санька, рот у него раззявлен, глаза дикие, волосы стоят пыльной черной копной, и он на ходу рвет с плеча ружье торопится успеть пока
она выскальзывает прямо на меня — пухлое тело в серых перышках, костлявые короткие лапки, невесомое движение, противоестественное настолько, что хочется кричать