Сателлит Его Высочества
Шрифт:
Он громко крикнул в сторону порога:
— Бабушка Брунхильда! В гости к вам можно?
Через несколько секунд скрипнула дверь и на низком порожке появилась уже успевшая переодеться в чистое ведьма:
— Ишь ты, вежливого из себя строит! А што же ты на полянке про политесы-то забыл?..
— Вы уж простите меня великодушно — случайно всё получилось. Там же деревья на меня вдруг начали падать…
— Ой-ё-ёй, можно подумать — испугался он сильно… Ладно уж — вы животинок там, за плетнём оставьте, чтобы грядки не объели, да в дом заходите, чего уж там… А за коняшек своих не бойтесь — у меня тут всё под присмотром.
С этими словами бабка развернулась и, скрывшись
Спутники вопросительно посмотрели на Грея. Но он пожал плечами:
— Да вроде бы в норме всё. Пошли.
Они вошли во двор и гуськом неспешно зашагали к порогу. Шедший первым Грей, поравнявшись с сухостоем для сушки горшков, неожиданно остановился: что-то было не так с этим невинным деревенским приспособлением…
Он пригляделся. Ага, вот что: это дерево выросло не здесь, а было где-то в другом месте ровнёхонько срезано у самой земли, так, чтобы расширенная часть комля с разлапистым корневищем выполняла функцию основания, а уже после этого его установили во дворе. И ещё — из-под одной из лап корневища выглядывал уголок тонкой белой ткани с кружевом по краю…
— Зигмунд, — бросил он через плечо, — не сочтите за труд: надо аккуратно наклонить это дерево.
— Да какой это труд, — пробасил Бекк, подступая к этому подобию икебаны и берясь за нижние сучья, — так, разминка, можно даже приподнять…
Но приподнять он ничего не успел — сухостой в его лапищах вдруг ожил и неожиданно превратился в держащую по горшку в каждой руке дико визжащую и брыкающуюся девчонку:
— Сейчас же убери от меня свои лапы, костолом проклятый!..
Оторопевший сотник мигом отпустил её предплечья и, не ожидавшая такой скорой победы крикуха с размаху плюхнулась на попу. При этом она на полуслове замолчала, но по-прежнему продолжала держать на весу свои горшки и зло сверлить взглядом застывшего на месте Зигмунда. Видок был ещё тот, и Тони не сдержавшись, прыснул коротким смешком, за что и сам моментально заработал не менее испепеляющий взгляд. Но тут деваха проследила, куда именно направлен его взор, и снова взвизгнула. Горшки полетели на траву, а её руки начали судорожно одёргивать задравшиеся выше колен юбки.
— Ладно, ладно — не истери, — раздался от порога скрипучий бабкин голос, — Подумаешь, коленки твои увидали… Эка невидаль, было бы што путное. А вот испытание ты провалила — это факт. Придётся на второй год оставлять…
— Баб Хиль, баб Хиль, — живо повернувшись к ведьме, затараторила девушка, — да не почуял он меня ни капельки, он мой платочек обронённый увидел!
И она взмахнула поднятым с земли кружевным платком. Но в ответ бабка вдруг перешла чуть ли не на ультразвук:
— Элли-и-и!!! — и даже ногами затопала, — Какая ещё «баб Хиль»?!! Ну, ты у меня сейчас огребёшь!
Элли как подброшенная вскочила на ноги и, прижав руку с платочком к груди, с испугом в голосе начала извиняться:
— Ой, простите меня, пожалуйста, да у нас дома всегда так на бабушек говорят… Ой, вы только ж на меня, баб Брунь, не сердитесь…
— Что-о?! «Баб Брунь»?!! Нет, ты смерти моей хочешь, поганка!..
Бабкин голос на последних словах сорвался на сип и стал похож на шипение дикой кошки. Она даже подняла над головой свою клюку, то ли намереваясь ею запустить в дерзкую девчонку, то ли просто выражая бессильное негодование…
А «поганка», раздув юбки колоколом, развернулась на одной ноге и, мелькая пятками, скрылась за домом. Наступила звенящая тишина. Бабка вздохнула, снова оперлась на клюку и, заговорщицки подмигнув Грею, со смешинкой в глазах тихо сказала:
— Вот так мы и живём… — потом кивнула на дверь, — ну, что ж, гости дорогие, милости
И, то ли это было какое-то ведьмино колдовство, то ли Брунхильда каким-либо образом прознала об их приходе, но на обеденном столе снеди было побольше даже, чем на трёх здоровых мужиков требуется. И не просто соленья-квашения из погреба, хотя и грибки-капустка-ягодки тоже присутствовали в изобилии, но — вот что удивительно — посреди стола дымилось ароматным парком ещё и блюдо с изрядной горой жареного мяса! Пока рассаживались, старушка принесла откуда-то из-за печки бутыль с густо-фиолетовым содержимым, и ставя на стол, вроде как поизвинялась:
— Заморских вин у нас нету, а виноград на болоте расти не желает, но вот наливочка из лесной ягоды у нас завсегда — пожалуйста…
Разлив её по толстого стекла лафитникам, чокнулись с бабкой за знакомство, и с жадностью набросились на еду. Брунхильда, отпив наливки, есть не стала, а махнув им — «Вы кушайте, я счас…» — вышла во двор и вскоре притащила за руку упиравшуюся от смущения Элли. И как только та была усажена за стол, тост повторили.
Только сейчас Грею удалось как следует рассмотреть девушку. На вид ей было лет девятнадцать, плюс-минус один годок. Поначалу он принял её за подростка, но просто обманулся хрупкостью сложения — теперь было понятно, что из подростков она давно выросла, и угловатостью тут уже не пахло. А пахло просто-таки замечательной комбинацией атомов, из которых природа сумела сложить великолепное тело: стройное и гибкое, с грацией лесного зверя. Пожалуй, скорее даже хищного, чем травоядного… Тёмная шатенка с отливом в медь, с заметно выдающимися на лице скулами, тонким прямым носом и бровями, напоминающими крылья парящей чайки. Глаза чуть вытянутые, закруглённые у переносицы и острые у висков, с почти чёрной, пересыпанной золотистыми блёстками радужкой. Волосы в разрез со здешней модой короткие, всего лишь в ладонь длиной, почти прямые. А губы… Губы просто будоражили.
Грей спохватился. Что-то он уж очень откровенно изучает эту девушку, она вон даже смутилась. А бабка-то как ехидно смотрит!.. Ч-чёрт, может это наливка всему виной?
— Элька-то — преемница моя… — заметив, на кого направлен его интерес, пояснила старая ведьма, — я ещё пять годков назад «Зов» сотворила, да пустила с ветром по свету гулять, новую Истинную разыскивать… Да ещё год она сопротивлялась, всё пойти не решалась, да ещё три года шла… Трудно шла, ведь за тридевять земель отыскалась. Вон и волосы в пути остригла, чтоб в колтуны не сбивались, а терь другой моды и не признаёт, ток так и ходит, грит — ловчее ей…
Элли опустила глаза и сидела, не шевелясь, а бабка, подперев скулу ладошкой, продолжала:
— Год уже учу эту пострекуху, основное, почитай, всё передать успела… Мне-то уж недолго осталось…
Зигмунд решил проявить галантность, правда, на солдатский манер:
— Да какие ваши годы, бабушка — покоптите ещё небо!..
— Какие годы?.. — старушка вместе с ладошкой повернула к нему голову. — Страшно сказать, касатик — какие годы… Вот те, када пострелёнком ты был, мамка сказки сказывала?
— Сказывала, — немного смутившись от такого факта, прогудел великан.
— А вот кака из них у тя самой любимой была?
— Ну… про эту, как её… про Магдалину-прелестницу…
— Про Магдочку-то? Хе, та ещё была — жертва артельного темперамента… Ну а как тебе, касатик, такой казус, что я однажды косу-то этой героини сказочной вот на этот кулак намотала, — бабуля подняла над столом совершенно не впечатляющий кулачок, — да о дубовую столешницу всю её красу с лица-то и стёрла? Год она потом на люди не показывалась, аж покуда новая кожа на нём не наросла…