Сатирические очерки
Шрифт:
– А пока что охрану будет представлять присутствующий здесь господин подданный, обязующий отныне и впредь до особого распоряжения подчиняться приказам правительства.
– Стоп! – провозгласил, прослушав до этого места, председательствующий сеньор каноник. – У меня тоже есть декрет, и в черновике моем mutatis mutandis [204] значится следующее.
(Нам так и не удалось получить на руки никакой копии вышеозначенного черновика, несмотря на всю тщательность произведенных разысканий, но о содержании его можно более или менее догадаться. Господи боже мой, какие сокровища погибают на белом свете!)
204
Со всеми необходимыми заменами (лат.)
Нотарий занес в протокол второй декрет и перешел к чтению следующего, только что им самим составленного в качестве министра юстиции и милосердия; черновик его, если отрешиться и от юстиции и от милосердия, гласил:
«Статья 1-я.Учитывая ничем не возмутимый покой, с коим его императорское величество государь наш Карл Пятый владеет и правит своими королевствами, все те, кто сию бумагу увидит и уразумеет, должны самопроизвольно возрадоваться и добровольно, под страхом смертной казни, преисполниться сердечного и доброхотного веселия с той минуты, как они ознакомятся с настоящим декретом: радость эта должна продолжаться непрерывно трое суток подряд, начинаясь ровно в шесть часов утра и заканчиваясь не раньше десяти часов вечера, после чего каждый имеет право оставаться безмятежным.
Статья 2-я.Полагая недопустимыми злоупотребления в освещении, имевшие место в наших владениях
Статья 3-я.Запрещаются впредь, как вредоносные, любые реформы; следует также считать недействительными те из них, которые будут осуществлены непроизвольно, ибо произвольное их введение немыслимо.
Статья 4-я.Придерживаясь твердого убеждения в том, что школы ничего не приносят, кроме беспорядка, и что сии учреждения лишь разгорячают умы сынов возлюбленных верноподданных государя нашего императора Карла Пятого, хунта повелевает закрыть все школы, кои были открыты; всем жителям неукоснительно, в срок не более трех дней, считая с нынешнего, предписывается предать забвению то многое или малое, чему они обучались, под страхом быть вынужденными забывать сие в ином, для них менее приятном, месте.
Статья 5-я.Имея в виду насущную нужду в обзаведении верноподданными, дабы иметь себе подчиненных, Верховная хунта объявляет о прощении и помиловании всех тех испанцев, кои покорно служили правящей королеве, сохраняя, однако, при сем за собою право впоследствии, как только сии испанцы будут приведены в подчинение, наказать их поодиночке или in solidum, [206] как сие хунте заблагорассудится.
Статья 6-я.Полагая ненормальным, чтобы верховные власти опасности малейшей свои жизни подвергали; имея в виду также, что находятся по всей видимости в Испании испанцы, кои убивать себя дозволяют за своего государя императора Карла Пятого, не дерзая справиться – разделяют ли его величество и приближенные его их ратные труды и встречают ли, подобно им, противника лицом к лицу, либо дожидаются в безмятежности за игрой в кегли и в правительство, пока им не предоставят всего в готовом виде и ценою крови сих испанцев завоеванным, дабы отблагодарить себя впоследствии согласно обычаю рыцарей – искателей счастья, либо с помощью силы; имея сие в виду, Верховная хунта и правительство его величества государя императора попрежнему пребудут в Кастол-у-Браику. Тем более что наличествуют в Португалии вина отличные и прочие безделицы, надобные для поддержки ее бескорыстных сочленов. Вступит же сия хунта в Испанию, коли это случится, для того только, дабы принимать поздравления, раздаривать перевязи и жезлы главарями видным мятежникам, кои сражаются бескорыстно за государя императора Карла Пятого ради сих наград, и палочные удары остальным нашим возлюбленным верноподданным».
205
Под « иллюминациями» Ларра здесь имеет в виду просвещение народа.
206
Совместно (лат.)
– Браво! Браво! – закричали все члены хунты в этом месте, и по слухам именно в этот момент и проснулся вновь министр финансов; некоторые добавляют даже, что он закурил сигару, несмотря на плачевное состояние своего министерства.
Слушая все это, наш земледелец все более дрожал от страха, начиная понимать, что если все эти господа начнут повелевать им одним, а ему придется всем подчиняться, то игра окажется более чем неравной. Сообразив таким образом, что в селении, где только и есть жителей, что он да судья, ему как пить дать не миновать приговора, начал он изыскивать способы улизнуть из-под власти хунты, которая тем менее склонна была его выпустить на свободу, чем более убеждалась, что он – лишь ломтик столь лакомой Испании, которую провидение, однако, к счастью хранит для более высокополезных целей.
Но господь, никогда не забывающий о своих творениях, хотя те и забывают нередко о нем, рассудил все по-своему: едва нотарий успел дочитать последнюю строку своего декрета, как на улице раздался ужасающий грохот.
– Это выстрелы, – воскликнул Квадрадо, единственный из присутствующих, кому хотя бы издали довелось раньше слышать выстрелы.
– Выстрелы? – произнес председательствующий. – Значит, мы там выигрываем сражение и никто нас об этом не поставил в известность?
– Эта опасность нам не угрожает, – закричал, входя, португалец. – Спасайтесь, ваши превосходительства, спасайтесь. Я же останусь здесь: португалец устоит против сотни кастильцев.
И тотчас же, обернувшись к тем, кто вбегал в комнату, сказал:
– Я прощаю вас, кастильцы; так и быть – живите, я не хочу вас убивать.
Девятнадцать рослых контрабандистов тем временем ворвались в комнату, чтобы подать свои девятнадцать голосов хунте, и каждый из них бросил ей в лицо в качестве аргумента: «Да здравствует Изабелла Вторая!» Председательствующий осенил себя крестным знамением, светлейший сеньор министр финансов забрался под скамейку, королевский нотарий закрылся протоколом, заика никак не мог произнести ничего, кроме «п…», первой буквы слов «прошу прощения», а остальные каялись на коленях более из страха перед преисподней, чем из любви к господу богу.
Только один земледелец благословлял свою судьбу и, достав веревку, предназначавшуюся прежде для иных целен, взял членов хунты, подобно гончим, на свору. В таком именно виде, охраняемая более тщательно, чем табак, который нужно выдерживать, хунта проследовала в пределы Испании под крики португальца, который издалека, почти от самого Кастел-у-Бранку, кричал им все еще на ломаном испанском языке:
– Не имейте страха, ваши превосходительства, хотя бы кастильцы повесили вас; как только я кончу здесь сражаться за его величество Мигела Первого, а это случится скоро, тотчас же я перейду границу. И тогда либо притащу туда государя императора Карла Пятого, либо приволоку сюда Кастилию.
Обстоятельства [207]
Обстоятельства, думалось мне не раз, обычно служат людям поводом для объяснения своих ошибок и оправдания своих убеждений. Собственную глупость или промахи неудачник, как плащом, прикрывает обстоятельствами, которые, говорит он, довели его до этого. Такие мысли занимали мое воображение несколько дней тому назад, когда я получил письмо, которое и хочу передать моим читателям ad pedem litterae, [208] оттого что оно подтвердило мои взгляды на этот счет и пришлось как нельзя более кстати: как раз этому я собирался посвятить свою статью о нравах. В письме говорилось следующее.
207
Очерк появился впервые в журнале «Испанское обозрение» 29 декабря 1833 г.
208
Буквально, дословно (лат.)
«Сеньору Фигаро.Уважаемый сеньор, я обращаюсь к вам, исследователю нравов, с двумя намерениями: во-первых, пожаловаться на мою несчастливую судьбу; во-вторых, справиться у вас, как человека опытного, – ибо, судя по вашим статьям, вы прожили на свете дольше, чем вам осталось прожить, – существует ли в самом деле рок, который преследует людей, и встречалось ли на земле злополучие, которое могло бы сравниться с моим. Обстоятельства играют мною, как хотят, а я никогда не умел им противиться, и они увлекали меня, как увлекает бурная жучина водоворота неопытного пловца, неосмотрительно доверившегося коварному течению полноводной реки.
Мой отец был англичанином и богатым человеком, сеньор Фигаро, но жил одиноко; естественно, что он замкнулся в себе и имел только одного-единственного друга; этому другу вздумалось впутаться в заговор; он доверил моему отцу различные важные бумаги, заговор был раскрыт, и обоим пришлось бежать. Отец мой приехал в Испанию, обратив в звонкую монету все, что успел спасти из своего значительного состояния. В Кадисе встретил он красивую девушку, влюбился, женился, и не прошло еще и девяти месяцев, как он умер в отчаянии, не переставая бредить заговором, который, видимо, лишил его рассудка. И вот взгляните, сеньор Фигаро, на Эдуардо де Пристли, вашего покорного слугу, испанца, католика и бедняка, которому несомненно суждено было быть англичанином, протестантом и богачом; и этого превращения ничем иным не объяснить, кроме стечения обстоятельств. Как видите, взялись они за меня с самого детства. Моя мать
Я был полон благородных чувств; мои товарищи взялись за оружие и, вместо того чтобы изучать наши законы, стали защищать их, что было важнее. Что делать? Сменил я, как брат Херундио, науки на проповедь, [209] иначе говоря, стал военным, чтобы послужить родине. На войне я лишился профессии, терпения и одного глаза и остался по вине обстоятельств капитаном, и притом кривым; видит бог, что ни то, ни другое мне не было по душе. Был я, сеньор Фигаро, человеком пылким и по природе своей непостоянным; тем менее, значит, мог прийтись мне по вкусу брак, да я и не помышлял об этом; но при бомбардировке Кадиса [210] погибла моя мать, которая, благодаря своим семейным связям, помогла бы мне пробить себе дорогу. Вот как опять мне услужили обстоятельства!
Остался я один на свете, а тут случилось, что одна арагонская красотка, дочь депутата кадисских кортесов, приютила и спрятала меня, израненного, у себя в доме и спасла мне жизнь благодаря исключительному стечению обстоятельств; я женился на ней из чувства чести и благодарности, а не по любви; другими словами, обстоятельства меня женили. Моя вторая профессия должна была бы сделать меня по моим заслугам генералом; ведь получили же иные высокое звание, хоть и оставались равнодушными к судьбе отечества. Но я был зятем депутата; меня лишили эполет, я разделил общую печальную участь, и обстоятельства привели меня в Сеуту, [211] куда, видит бог, я совсем не собирался. Там я испытал, что такое каторга и неудачный брак, хотя достаточно и одной такой петли, чтобы прикончить человека. Но сами видите, я не виноват. Какой черт меня женил? Кто сделал меня военным? Кто вселил в меня убеждения? На каторге карьеры не сделаешь, зато сделаешься злым. Наконец вышли мы из заключения, и я, будучи человеком порядочным, упрятал поглубже обиду и стал искать работу; но так как я не таскался по кофейням и не разглагольствовал, а это по тогдашним обстоятельствам требовалось для успеха, то службы я не получил, зато мне напевали не раз «Глотайее». [212] Я обозлился, бог мне свидетель: не для того я родился, чтобы стать журналистом, но обстоятельства вложили мне в руку перо; я начал писать статьи против правительства, а так как в ту пору каждый был волен думать только то, что думают власти, меня угостили ударами шпаги некие любители уличных беспорядков. Таковы были лавры, которыми обстоятельства увенчали мою литературную карьеру. Я бежал и решил присоединиться к сторонникам законного короля. Но там мне заявили, что обстоятельства не позволяют им принять в свои ряды человека, который был женат на дочери депутата кадисских кортесов, и хорошо еще, что отпустили меня, а не повесили.
Раз я не мог стать монархистом, я отправился во Францию, где меня, как либерала, послали работать на склад за шесть куарто [213] в день. Но, наконец, сеньор Фигаро, пришла и амнистия. Благодаря милостивой королеве, нет у нас больше различия в цветах, нет больше и партий. Теперь-то уж для меня найдется дело, говорю я себе, способности у меня есть, знания мои всем известны, я пригожусь… Но увы, сеньор Фигаро! Пет у меня матери, нет у меня жены, нет у меня денег, нет у меня друзей; жизненные обстоятельства помешали мне приобрести знакомства. Если бы мне удалось попасть на глаза правительству, я, может быть, и добился бы успеха; намерения его – лучшие в мире; но как пробить себе дорогу через толпу швейцаров и лакеев, которые охраняют и преграждают доступ к цели? Прошение без протекции – вылинявшая бумажонка. Сколько людей просят, лишь бы просить! Сколько людей отказывают, лишь бы отказать! Я подал сотню прошений, и ровно столько же раз ко мне поворачивали спины: «Оставьте, посмотрим, не изменятся ли обстоятельства», – говорят мне одни. «Подождите, – отвечают мне другие. – Столько людей ищут работу при нынешних обстоятельствах». – «Но, сеньор, – возражаю я, – жить-то надо при любых обстоятельствах. А разве над теми, кому повезло, обстоятельства не властны?»
Вот каково, сеньор Фигаро, мое положение. Либо я не разбираюсь в обстоятельствах, либо я самый несчастный человек на свете. Сын англичанина, которому следовало быть богачом, юристом, литератором, генералом, человеком, далеким от борьбы партий, завершит, вероятно, свои три блестящие карьеры в одном-единственном приюте для бедняков, по вине обстоятельств, в то время как другие, родившиеся бог знает для чего и сменившие всевозможнейшие убеждения, занимали, занимают и будут занимать самые высокие места по милости этих же обстоятельств. Остаюсь, сеньор Фигаро, преданный вам Эдуардо де Пристли, или раб обстоятельств».
209
Брат Херундио– центральный персонаж сатирического романа испанского писателя Хосе де Исла (1703–1781) «История знаменитого проповедника брата Херундио де Кампасас» (1758), в котором дается острая сатира на церковное красноречие.
210
Автор письма имеет в виду обстрел Кадиса осаждавшими его в 1810–1811 гг. французскими войсками.
211
Сеута– город на северном побережье Африки, в те времена была местом каторги. Сюда были отправлены на каторжные работы многие патриоты в 1814–1820 гг.
212
Песня «Глотай ее», названная так по первой строке («Глотай ее, глотай ее, собака»), возникла в народе в дни революции 1820–1823 гг. В ней народ насмешливо призывал аристократов «проглотить» неугодную им демократическую Конституцию 1812 г. Выражение «пропеть кому-нибудь «Глотай ее» в Испании приобрело фигуральный смысл и означает издеваться над человеком, который поневоле вынужден мириться с тем, что ему но нравится.
213
Куарто– испанская монета (три сотых песеты).
Могу ответить сеньору де Пристли только одно. Беда его, если говорить попросту, заключается в том, что он родился неудачником, – зло непоправимое; а также если поразмыслить в том, что он запутался в обстоятельствах и не понял, что пока существуют люди, подлинные обстоятельства складываются из уменья интриговать, выгодно породниться, хвастать тем, чего не имеешь, врать о том, чего не знаешь, клеветать на тех, кто безответен, злоупотреблять доверием, писать на благо, а не во вред тем, кто правит; явно держаться каких-то убеждений, а втайне насмехаться над всеми, стараясь только придерживаться тех убеждений, которые когда-нибудь возьмут верх, и провозглашать их где нужно и когда нужно; разбираться в людях; мысленно считать их своими орудиями, а обхаживать их как друзей; ухаживать за красотками, как за плодородной почвой; жениться во-время и не ради чести, благодарности или других иллюзий; а если и увлекаться, то с оглядкой и лишь тем, что может пойти на пользу.
«Боже мой, – воскликнет строгий моралист, – вот так советы! Принципы макьявеллизма!» [214] А Фигаро и не говорит, что они хороши, господин моралист; но ведь не Фигаро же создал мир таким, каков он есть, и не ему этот мир исправлять, а сердца человеческого не переделаешь никакими нравоучениями. Обстоятельства дают ловким людям все, чего те хотят, а со слабыми расправляются; человек сильный создает их по своему вкусу или принимает их как они есть, обращает их себе на пользу. Что же такое, следовательно, обстоятельства? То же самое, что судьба: лишенные смысла слова, при помощи которых человек хочет взвалить на потусторонние силы ответственность за свои безрассудные поступки; обстоятельства чаще всего – ничто; а почти всегда дело в уме.
214
Принципы макъявеллизма. – Николо Макьявелли(1469–1527), по определению Ф. Энгельса, «…был государственным деятелем, историком, поэтом и, кроме того, первым достойным упоминания военным писателем нового времени». (Соч., т. XIV, стр. 476.) В своем политическом трактате «Государь» (1513) он обосновывает идею самодержавия и право самодержца на любое насилие во имя «интересов государства». Впоследствии так называемый «макьявеллизм» рассматривался как полный отказ от каких бы то ни было моральных принципов в политике.