Савмак. Пенталогия
Шрифт:
Под скалой, вокруг столба с медвежьим черепом, запылали два огненных кольца, согревая дедушку Медведя тёплым ароматным дымом, и скоро по всей пятиглавой вершине ветер разнёс восхитительные запахи жареного мяса. На этот запах на площадь сошлись для совместного пиршества все обитатели Медвежьей горы. Пожаловал на устроенный вождём праздник и шаман с тремя молодыми сынами.
Как только поспело мясо, женщины вынесли из домов высокие стопки свежеиспеченных овальных и круглых лепёшек, глиняные корчаги и деревянные жбаны с ячменным пивом и настоянной на пряных травах и сладких ягодах медовухой. Пять сотен изголодавшихся мужчин, женщин и детей расселись на принесенных с собою шкурах вокруг костров, поближе к огню (мороз под вечер стал крепчать). Молодёжь,
Когда первый голод был утолён, к энергичному чавканью едоков и хрусту разгрызаемых собаками костей добавился говор развязавшихся языков, перемежаемый грубым мужским гоготом и тонкими женскими смешками. Воины принялись наперебой выхваляться своими успехами на утренней охоте, которые становились тем значительней, чем больше вливалось в их утробы забористого пива и крепкой медовухи. Но настоящими героями дня, которых слушали с особенным вниманием и интересом, были, конечно, Медвежий Хвост и его бесстрашные товарищи, не побоявшиеся в погоне за ранеными турами углубиться на территорию "волков". По мере того, как хмель туманил головы участвовавшим в деле воинам, словесная перепалка с "волками" превращалась в настоящий бой со стрельбой, в результате которого "медведи" унесли на свою территорию убитых туров, после того как Медвежий Хвост в единоборстве на секирах обратил в бегство вождя "волков".
Кривозубый Хорёк сидел вместе с молодыми парнями и девками далеко от вождя и его братьев и не слышал пьяной похвальбы Хвоста. Из его рассказа выходило, что именно он спас брата вождя и два десятка попавших в "волчью" западню "медведей" от неминуемой гибели. Если б он не заметил вовремя засаду, не ускользнул незаметно от "волков" и не послал на выручку Хвосту загонщиков, "волки" так бы там их всех и уложили, а убитых туров забрали бы себе. Осенью Хорёк вызволил из скифской западни Медвежью Лапу, а теперь вот спас от смерти его брата вместе с двумя десятками "медведей". Поэтому те, кто обязан ему жизнью, должны принимать его в своих домах, как дорогого гостя, угощать едой, пивом и мёдом и делиться с ним своими женщинами, утверждал он. Многие молодые, полежавшие утром вместе с Медвежьим Хвостом в снегу под "волчьими" стрелами, соглашались, что Хорёк герой и заслуживает награды.
– А почему бы тебе для начала не потребовать женщину у Хвоста?
– скривив насмешливо губы, предложил один из парней, тискавший сочные сиськи ластившейся к нему красивой медноволосой таврийки, на которые вожделённо воззрился сидевший напротив Хорёк.
– А что, и потребую...
– шумевшее в голове Хорька хмельное облако прибавило ему смелости и наглости.
Пошатываясь на непослушных ногах, он побрёл вдоль наружного кольца ярко пылавших в сгустившихся сумерках костров (молодые не забывали час от часу подбрасывать в них дрова) в поисках Медвежьего Хвоста. Подождав, пока брат вождя заплетающимся языком доскажет повествование о том, как он обратил в позорное бегство Хромого Волка вместе со всей "волчьей" стаей, Хорёк сказал, что пришёл за полагающейся ему наградой.
– За какой наградой?
– поднял на него недоумевающий взгляд Хвост.
– За то, что я сегодня спас тебя, я хочу одну из твоих женщин, - с пьяной отвагой объявил Хорёк.
Медвежий Хвост опять-таки не понял, когда это Хорёк его спас, но посчитал, что сейчас не время выяснять это и, полуобернувшись, сделал широкий взмах в сторону сидевших на медвежьей шкуре у него за спиной пяти своих женщин, среди которых была и пьяно улыбавшаяся брату Прыткая Ящерка.
– В-выбирай л-любую!
Обшарив хищно заблестевшими глазами лица и закутанные в меха фигуры хвостовых красавиц, Хорёк ухватил за толстую русую косу скифянку и потащил, словно лошадь за узду, через лес в свою
Насладившись за ночь вместе с сожителями её покорными и умелыми ласками, утром Хорёк вернул скифянку Медвежьему Хвосту, а вечером явился за вознаграждением в хижину одного из воинов, вырученных им из "волчьей" западни. После того как сам Медвежий Хвост признал Хорька своим спасителем, остальные тем паче не могли отказать ему в праве на заслуженную награду: кормили и поили вволю и без возражений отдавали для ночных услад приглянувшихся ему женщин.
Жизнь Хорька на Медвежьей горе потянулась чередой сплошных удовольствий.
13
Второй месяц в горбатой степи между белыми горами тавров и чёрным западным морем хозяйничала унылая старуха-зима. По её злому капризу то землю и воду заковывали в ледяные доспехи морозы, особенно кусачие долгими ясными лунными ночами, и укутывал толстым пуховым покрывалом снег, то на крыльях морских ветров прилетала оттепель - снегопады и вьюги сменялись дождями и туманами, съедавшими с земли, с заборов и крыш, с деревьев и кустов снег и лёд, превращая земную твердь в скользкую грязевую жижу, а стекающие с Таврских гор реки - в стремительные, клокочущие, многоводные, непреодолимые ни для пешего, ни для конного потоки.
В тоскливую слякотную непогодь жизнь в скифских городках и селениях замирала: никому не хотелось ни месить копытами коней и колёсами повозок липкую грязь на дорогах, ни даже без крайней нужды высовывать наружу нос из тёплого нутра мазанок и пастушьих шатров. Покормив и подоив домашнюю скотину и наскоро прибравшись в хлевах, скифы спешили вернуться в тепло и уют жилищ и коротали куцые, как заячий хвост, зимние дни и долгие вечера, сидя за какой-нибудь работой вокруг жарких очагов. Женщины готовили еду, месили тесто, пекли душистые лепёшки, сучили пряжу, ткали полотно, шили и вышивали под протяжные и унылые, как завывание вьюги, песни; мужчины острили домашние ножи, топоры и оружие, чинили сбрую, шили обувь и шапки, пили пиво, бузат и вино (те, кто побогаче), метали с заглянувшими промочить горло и почесать языки приятелями кости; малышня возилась близ очага с собаками и щенками, игралась деревянными и глиняными лошадками, барашками, кибиточками; дети постарше в меру сил помогали взрослым: девочки - матерям, мальчики - отцам, научаясь делать всякую домашнюю работу, а после ужина, глядя на весёлые пляски жёлтых огненных язычков на постреливающих искрами смолистых поленьях, слушали под завыванья и стук бившихся снаружи в крыши, стены и двери студёных ветров страшные сказки стариков и старух.
И только пастухам приходилось днём и ночью, в любую непогоду, оберегать от незваных гостей хозяйские табуны, отары и стада, и чем хуже была погода, тем чутче и неусыпнее они должны были бдить. Да ещё сторожевые отряды обучающейся военному делу молодёжи разъезжали от темна до темна по самому краю плато от Хаба до Напита, не спуская глаз с лежащей между горами тавров и скифскими пастбищами широкой долины, да и себя выставляя таврам напоказ, чтоб видели, что скифы всегда начеку и не вздумали сунуться к ним за лёгкой добычей. Хотя, конечно, многие входившие в пору жениховства юнцы всякий раз, отправляясь в дозор, мысленно просили Ария о встрече с таврами, мечтая привезти вождю и родным на острие копья косматую голову собственноручно убитого разбойника.
Одним из таких мечтателей был Канит. Желание добыть голову первого врага, вполне понятное после того как он стал женихом прелестной Фрасибулы (а вдруг в один распрекрасный день Савмак вернётся?!), подкреплялось у него ещё одним саднившим душу, не давая думам покоя, побуждением - стремлением отомстить за пережитый в недавнем плену у тавров страх. Эх, если б их дозорному отряду попался, возвращаясь из разбойной вылазки на пастбище, тот вожак в медвежьей шкуре, с изувеченной звериными когтями щекой!.. Или хоть этот, похожий на крысу поганец, зарезавший Сайваха...