Савмак. Пенталогия
Шрифт:
Улыбаясь, он носится вокруг Зобены кругами, хвастаясь своим чудо-конём: то пустит его боком, то вскинет перед ней на дыбы. Спрыгнув наконец с Ворона, он кладёт ладони на соблазнительно выгибающиеся под тонким, вышитым красными птицами и цветами голубым сарафаном бёдра Зобены, нежно привлекает её к себе и тянется губами к её лукаво улыбающимся губам, собираясь сказать, что не может без неё жить и хочет, чтобы она стала его женой. Неожиданно Зобена, осыпав его голову и плечи цветами, выскальзывает из его объятий и, выхватив повод, в следующее мгновенье оказывается на спине Ворона. "Берегись!
– испуганно кричит Канит.
– Этот конь не позволяет ездить на себе чужим!" "А разве я для тебя чужая?" - вопрошает, заливаясь игривым смехом,
Наконец-то попались! Канит неспешно приближался к замершим на утёсе, которым заканчивался мыс, коню и всаднице, как вдруг, когда уже можно было дотянуться рукой до взметённого восходящим из долины потоком пушистого воронова хвоста, из лоснящихся чёрных боков жеребца выпростались широкие крылья, и в тот же миг, громко заржав, он скакнул с утёса в пустоту. А в следующее мгновенье из-за края мыса в голубое небо взмыл огромный смолисто-чёрный ворон, с сидевшей у него на спине, вцепившись в перья на загривке, насмерть перепуганной Зобеной. Глянув круглым коричневым зраком на потрясённо приросшего к земле Канита, ворон, мощно взмахивая широкими крылами, с торжествующим карканьем понёс свою добычу через долину Напита к высящимся вдали, среди зеленеющих яркой молодой листвой непролазных лесов и белых облаков, синим вершинам Таврских гор. "Канит! Спаси меня! Стреляй!" - долетел до него с ветром отчаянный призыв Зобены. Очнувшись, он торопливо выхватил из горита лук и стрелу и, натянув до предела тетиву, прицелился в огромную, медленно поднимающуюся с каждым взмахом ввысь птицу. Нужно скорей стрелять, пока ворон не перелетел на ту сторону и всё ещё хорошо виден, но ведь он не бог весть какой стрелок и может случайно попасть в Зобену, а если попадёт в ворона, тот камнем рухнет вниз, и Зобена разобьётся насмерть, упав вместе с ним с огромной высоты в долину. Как же быть? Спустить тетиву или позволить ворону унести любимую безвозвратно (он знал это) к таврам?
Так и не успев что-нибудь решить, Канит проснулся в холодном поту, с тревожно колотящимся о рёбра сердцем. Сон тотчас после пробуждения забылся, а тревожное чувство осталось.
Оставленные кручёной отцовской плетью рубцы на ягодицах к этому времени уже затянулись, и Канит перестал быть узником своей комнаты. Выйдя на присыпанный выпавшим ночью пушистым снежком и уже истоптанный множеством следов двор (утро выдалось солнечным, с лёгким морозцем), он приласкал тотчас подбежавшего, радостно заглядывая в глаза и размахивая хвостом, Лиса, сходил в нужник, затем отправился на конюшню и, с наслаждением вдыхая густой конский дух, стал помогать Лимнаку чистить покрытых пушистой зимней шерстью лошадей. Но мысли его в это время были далеко, незримо витая вокруг кошары Хомезда. На душе Канита было тоскливо и неуютно, как заброшенном доме с давно остывшим очагом: вот уже четвёртый день, как он не видел Зобену, не слышал её серебристого смеха...
Закончив вычёсывать лезшего к нему с поцелуями Рыжика, Канит, подпрыгнув, осторожно умостился на его гладкой вогнутой спине. Если сидеть не на заду, а на ляжках, согнув в коленях ноги, то вполне можно ехать, решил он, и послал Лимнака за поясом и оружием. Когда через минуту Лимнак вернулся в конюшню с канитовым поясом, акинаком и горитом, отсвечивавшими на солнце рассыпанными по красной и коричневой коже золотыми бляшками, Канит успел накинуть на Рыжика узду, обшитый сверху волчьим мехом чепрак и затянуть подпругу. Согнув с помощью Лимнака лук и натянув тетиву, Канит сел на Рыжика и выехал со двора через приоткрытые на одну створку ворота, приказав рванувшемуся было радостно вперёд Лису в этот раз вернуться
Из двух его неизменных в эту зиму спутников, Артуха и Месака, не ожидавших, что он так скоро сядет вновь на коня, дома оказался только Артух. Канит не стал звать ещё кого-то, посчитав, что и одного Артуха будет довольно. Спустившись от ворот крепости коротким путём по крутому северо-западному склону к Хараку, Канит дал волю Рыжику, погнав его во весь дух по знакомой дороге вдоль реки на запад. Следом, пригнувшись к развевающейся гриве узкозадого каракового меринка, не отставая, летел его товарищ.
Появление Канита возле кошары Хомезда стало полной неожиданностью. По какой-то особенной, недоброй тишине, витавшей над стойбищем, как будто там лежал покойник, по сумрачным лицам топтавшихся во дворе старика Хомезда, его старухи-жены, невестки и старшего внука, спешивших отвести глаза, как только сын вождя обращал на них свой испуганно-вопрошающий взгляд, Канит тотчас понял, что угнетавшее его с самого утра предчувствие беды, оказалось правдой. Сердце Канита дрогнуло и оборвалось. Не сразу справившись с закупорившим горло комом, он наконец выдавил из себя:
– Что с Зобеной?
Глядя на покрытую пеной оскаленную морду, мокрую шею и грудь наехавшего на него канитового коня, старый чабан испустил скорбный вздох. Затем, по-прежнему не решаясь поднять глаза на лицо Канита, словно чувствуя себя перед ним виноватым, сообщил, что с полчаса назад сюда явились сыновья Октамасада, Скиргитис и Сакдарис, и увезли Зобену с дитём в Тавану. Как это Канит с ними разминулся?.. Скиргитис сказал, что у его жены пропало молоко, ему нужна кормилица и он выбрал Зобену.
– А она?
– глухим сдавленным голосом спросил Канит, перебирая и скручивая пальцами над конской холкой повод.
– А что она? Против воли хозяина разве пойдёшь? Всплакнула маленько, собралась да и поехала... Скиргитис пообещал, что её сын станет воином, боевым побратимом его сына...
Смахнув навернувшуюся слезу, старик отвернулся. О том, что Скиргитис оставил ему в утешение четыре амфоры греческого вина, он предпочёл умолчать.
Каниту некогда было переживать. Выяснив главное (у него будто камень с груди свалился - Зобена жива!), он резко рванул повод, развернув на месте заплясавшего на задних ногах коня.
– Хомезд, на коня, живо! Пусти по следу собаку!
– крикнул он стоявшему между двух привязанных к кибитке коней, вцепившись левой рукой в обитый заиндевелым железом обод колеса, внуку старика, глядевшему на него с мольбой и надеждой.
Сорвавшись с места, юноша заскочил в отцовский шатёр и тотчас выскочил оттуда с расшитой поющими на зелёных ветках коричневыми соловьями подушечкой, впопыхах забытой Зобеной. Дав понюхать подушечку одному из крутившихся в стойбище псов, он поспешно отвязал от колеса кибитки коня, прыжком взлетел на его покрытую волчьей шкурой спину, продолжая сжимать в правой руке подушечку Зобены, и устремился с места в карьер вместе с Канитом и его телохранителем вслед за взявшей след собакой.
Минут через пять пёс, радостно виляя хвостом, уверенно свернул в ближайшую спускавшуюся к Хараку балку. Теперь стало ясно, почему они разминулись: Канит с Артухом въехали на взгорье по соседней балке, расположенной дальше к востоку.
На выезде из балки, где протоптанная конями в глубоком снегу между росшими на пологих склонах заснеженными кустами и деревьями узкая дорожка круто завернула вправо, они наткнулись на пятёрку сбившихся в кучу коней. На двух из них сидели всадники, с беспокойством схватившиеся за рукоятки акинаков, оглянувшись на донёсшийся из балки топот. Канит узнал Оходиака и Сеавага - молодых приятелей Скиргитиса. Развернувший поперёк тропы серого в красную гречку коня Сеаваг левой рукой придерживал у живота корзинку с закутанным в лисью шкуру дитём Зобены. Три других коня, среди которых Канит узнал мышастого мерина Скиргитиса и буланую кобылу Сакдариса, стояли без всадников чуть впереди.