Савмак. Пенталогия
Шрифт:
От побед и скитаний по свету и решило домой воротиться,
Стало скучно без битв и пожарищ на Земле гойтосирову сыну,
И, взойдя на костёр добровольно, он на Небо к отцу перебрался...
Средь сколотов по смерти Атея и утрате священной секиры
Вдруг не стало былого согласья: племенные вожди отказались
Подчиняться атеевым внукам, когда те не по-братски вступили
Меж собою в жестокие распри за наследство великого деда.
Оросились сколотские земли братской кровью повздоривших родов,
И единая прежде держава, как упавший горшок, развалилась.
Перестали бояться соседи ослабевших сколотов и дани,
Что платили послушно Атею, перестали давать
А затем из-за Дона на запад, на сколотские сочные степи
Потекли, как вода в половодье, племена женоправных сарматов.
Но вторженье врага не сплотило племена враждовавших сколотов:
Каждый вождь в одиночку пытался устоять под напором сарматским,
Но от стаи волков в одиночку не спастись и могучему зубру!
Не смогли отстоять свою землю от рабов своих бывших сколоты,
И теперь их потомки теснятся на окраинах прежних владений,
Проливая печальные слёзы по бескрайним степям полуночным,
Где остались родные могилы. Потерявши златую секиру,
Что Папай подарил Колаксаю, прогневили сколоты владыку,
Невозвратно из рук упустили своё счастье, богатство и силу...
Юный Максагис умолк, положив узкие детские ладони на струны гуслей. В шатре воцарилось молчание: все были глубоко впечатлены и растроганы услышанным. Глаза Скилура были закрыты. Он будто дремал, полулёжа на мягких подушках. Углядев покатившуюся по виску из уголка его правого глаза одинокую слезу, Палак жестами приказал всем тихонько удалиться, оставив царя наедине с Атталой и своими думами. Отвесив смежившему усталые веки царю прощальный поклон, Савмак, Максагис и Гнур, бесшумно пятясь по мягкому ковру, выбрались из шатра.
Савмак увидел, что солнце успело уже спуститься довольно низко к западному горизонту. Надо было поспешать, чтобы успеть вернуться в Тавану до темноты.
Сбежав с холма к шатру бунчужного десятника Тинкаса, возле которого дожидался на привязи хозяина отдохнувший, подкормившийся, вычищенный и опять залоснившийся отражённым солнечным блеском Ворон, и лежал на траве, по-прежнему в окружении любопытной ребятни, чёрный волк, Савмак потрепал ладонью по тёплой морде и шелковистой шее приветствовавшего его радостным ржанием коня и принялся торопливо его седлать. Смуглолицая Сенона, красавица-жена Тинкаса, сияя приветливой, немного лукавой улыбкой, протянула управившемуся с подпругой юноше его обшитый золотом башлык, сняв его с головы старшего тинкасова сына, и попросила передать горячий привет и поцелуи своим подружкам Ашике и Евноне, ториксаковым жёнам. Смущённо поблагодарив жену бунчужного десятника (от брата он знал, что она была дочерью самого Скилура от одной из рабынь - лет семь назад Тинкас получил её от царя в жёны, победив в состязании лучших скифских силачей; с тех пор он так и не удосужился обзавестись второй женой - ей в помощь, себе в утеху), Савмак нахлобучил на голову башлык, сожалея, что уедет, не попрощавшись с пропавшим куда-то Тинкасом, и уже собирался поднатужась закинуть на круп Ворона тяжёлую волчью тушу, когда, оглянувшись, увидел приближавшихся от холма царевну Сенамотис и Тинкаса с обнажённым мечом в одной руке и толстым пучком стрел - в другой.
– Оставь, я потом подам, - кивнул богатырь в сторону волка.
– Вот тебе подарки от царевича Палака.
– Тинкас протянул Савмаку сперва меч с обложенной золотом и украшенной двумя крупными рубинами рукоятью, а затем стрелы.
– Палак велел спросить, пойдёшь ли ты к нему в дружину, когда он станет царём?
– Конечно, пойду! Передай царевичу Палаку, что это великая честь для меня!
– поспешно заверил десятника обрадованный Савмак, крепко сжав в ладони золотую рукоять царского меча. Благоговейно приложившись вытянутыми губами к зеркальной стали
– А вот тебе подарок от меня, - молвила, будто пропела, царевна Сенамотис и протянула Савмаку с очаровательной улыбкой тонкий, острый, как игла, стилет с золотой рукоятью в виде изготовившейся к прыжку на врага пантеры с изумрудными глазами.
– Только гляди, не потеряй его, как прежний!
– Благодарю, царевна. Буду беречь твой подарок пуще глаза, - пообещал смущённый её насмешливым взглядом и завлекательной улыбкой Савмак, принимая из нежных рук царевны остро отточенный кинжал.
– Всего лишь - "благодарю"? Просто - "царевна"? До сих пор все называли меня прекрасной царевной. Или я уже стала недостаточно хороша?!
– притворно возмутилась Сенамотис, вогнав бедного юношу в густую краску.
– Прости мне мою глупость, прекрасная царевна, - попытался он исправить свою оплошность.
– Ну, так и быть - на первый раз прощаю, - смилостивилась царевна.
– А за подарок благодари меня поцелуями в обе щеки.
– Ах, какие у нас мягкие, какие нежные губки!
– восхитилась Сенамотис, когда Савмак, по-прежнему сжимая стилет в правой руке, неловко исполнил её приказ.
– Многие девушки не отказались бы от этаких губок! Ха-ха-ха-ха!
Тем временем Тинкас уложил тушу волка на высокий круп Ворона и привязал его двумя тесёмками за ноги к подпруге, после чего шагнул к совсем уж растерявшемуся от шутливых заигрываний Сенамотис Савмаку. Хлопнув его легонько жёсткими ладонями по плечам, он подтолкнул юношу к коню:
– Ну, давай, братишка, - на коня! Отсюда до твоей Таваны путь не близкий.
Савмак поспешно сунул кинжал царевны в пристёгнутые к левой голени ножны и птицей взлетел на спину жеребца.
– Так смотри же, не забудь про своё обещание!
– напомнила на прощанье царевна.
– Я жду от тебя ответный подарок.
– Она провела ладонью по пушистой шерсти волчьего зада, свисающего слева с савмакова коня.
– Я хочу, чтоб ты сам привёз его мне. Обещаешь?
– Обещаю.
– Вот и славно! Ну, езжай, - отпустила его наконец Сенамотис.
– И не забудь передать от меня привет Ториксаку!
Выехав из царского стана, Савмак бросил короткий прощальный взгляд на бело-золотой царский шатёр на вершине холма и, попустив повод, тронул пятками охотно рванувшегося с места жеребца, погнав его весёлым галопом вдоль левого берега Пасиака к едва видневшимся на дальних кручах зубчатым силуэтам Палакия и Царского города.
8
Отгорел и медленно погас над беззвучной степью малиновый закат. Ночь накинула на хрустальный небосвод своё чёрное, усыпанное алмазами, покрывало. Вот и ещё на один день Скилур и Аттала стали ближе к концу земного пути и уходу в прозрачные небесные дали...
Несмотря на откинутую западную боковину, через которую царь и царица любовались закатом, в шатре было душно: ни малейшее дуновение ветерка не долетало сюда на горку из уснувшей степи. Палак, Сенамотис и Опия давно отправились почивать в свои шатры и кибитки. Только несколько молодых слуг царя и пара старых служанок царицы чутко дремали за пологом в передней части шатра, да двое стражей, как всегда, бесшумно прохаживались снаружи.
Скилуру не спалось. Свинцовая тяжесть навалилась на грудь, стесняя дыхание. Рядом с ним сидела без сна верная Аттала, не сводя любящих глаз с родного лица. Царю захотелось спуститься к реке, услышать мягкий плеск ласкающей берег волны, вдохнуть густого, наполненного речной свежестью воздуха.