Савмак. Пенталогия

Михайлюк Виктор Сергеевич

Так у могилы царя Медосакка решилась судьба 15-летнего Скилура...

Амага посоветовала дочери выхолостить нового раба, чтобы сделать из строптивого, мечтающего о воле жеребца смирного и покорного своей рабской доле мерина. Но Аттала не стала этого делать, видимо, убоявшись гнева Папая, который столь явно взял сына Агара под свою защиту. Не стала она и пятнать белую кожу бывшего царевича своим тавром. Царевна велела новому рабу ухаживать за своими лошадьми и сбруей. Приподняв концом согнутой вдвое плети его опущенный на грудь подбородок и сурово глядя ему в глаза, она властно предупредила, что с этой минуты, навсегда забыв, кем он был прежде, он должен старательно и быстро исполнять все её приказания, если не хочет каждый день быть битым, а если попытается убежать, ей таки придётся сделать из него мерина, как советует царица-мать, а затем продать грекам.

Но Скилур, нежданно-негаданно сохранив жизнь, не думал

пока о побеге. Все его мысли были заняты планами мести. Раз уж сам громовержец Папай в последний момент сохранил ему жизнь, то уж, наверное, не для того чтобы он до конца своих дней служил на побегушках у злобной роксоланской сучки! Оказавшись теперь свободным от пут вблизи царевны Атталы, он в любой момент мог посягнуть на её жизнь и наверняка бы добился своего, но он мечтал о большем: ему хотелось искромсать мечом ещё и царицу Амагу, малолетнего царя Гатала, всю семью царя Медосакка - лишь тогда его почерневшая от горя душа сполна насытится местью и, покинув изрубленное вражьими воинами тело, принесёт к небесному костру царя Агара добрые вести с Земли. Но убить сразу всех их было не просто: царскую семью днём и ночью охраняли бдительные телохранители. Скилур скоро понял, что ему придётся набраться терпения: затаив поглубже свою ненависть, подружиться с царскими слугами и служанками, войти в доверие к хозяевам и, как затаившийся в засаде барс, ждать своего часа - рано или поздно сладкий миг расплаты настанет!

Так минуло два года...

Душевные раны, нанесенные гибелью царей Медосакка и Агара, постепенно затянулись - жизнь брала своё. Скилур к семнадцати годам сильно вытянулся, превратившись из нескладного, угловатого подростка в стройного, привлекательного даже с по-рабски коротко остриженными волосами юношу, то и дело ловившего на себе игривые взгляды насмешливых служанок и даже знатных подружек своей хозяйки.

Сама же царевна обращала на своего раба из царского скифского рода внимания не больше, чем на любого из живущих в царской ставке слуг. Гордая красавица, которую несколько портил только излишне длинный и острый, крючковатый, как у хищной птицы, нос, доставшийся в наследство от отца и придававший ей надменно-суровый, неприступный вид, в свои восемнадцать, несмотря на уговоры матери, становившиеся день ото дня всё настойчивей, не спешила с замужеством, предпочитая носиться вместе с младшими братьями и подругами на конях за зверем и птицей, соревнуясь, кто больше привезёт домой охотничьих трофеев, или вместе с телохранителями упражняться в стрельбе из лука, метании ножа и боевой секиры, владении копьём и мечом. От наведывавшихся в царскую ставку племенных вождей Амага не раз слышала, что старшей дочери Медосакка надо было родиться мальчиком - лучшего царя роксоланам и желать было б нельзя! На сватовство вождей и их сыновей Аттала, к неудовольствию матери, неизменно отвечала отказом, раз и навсегда уверовав в данное когда-то царём Медосакком любимой старшей дочери обещание, что однажды та непременно станет царицей.

В конце концов Амага решила: что ж - царицей, так царицей...

Как-то в начале осени в степную ставку юного царя Гатала и его матери явились из-за Дона послы от царя сираков и попросили отдать старшую дочь царя Медосакка в жёны старшему сыну своего владыки. Узнав о сватовстве сиракского царевича, Аттала взволновалась: наконец-то сбудутся её детские мечты о золотой царской тиаре! Но прежде чем дать согласие, царевна подговорила 13-летнего брата-царя пригласить сиракского царевича поохотиться в наши степи, чтобы она могла сперва приглядеться и оценить своего будущего мужа.

Старший сын царя сираков - сарматского народа, кочевавшего в степях между Доном и Варданом - охотно принял предложение: ему и самому любопытно было взглянуть на сосватанную ему отцом высокородную невесту. Не прошло и месяца, как он пожаловал в гости к юному царю роксолан с сотней молодых друзей и телохранителей.

Вопреки опасениям Атталы, двадцатилетний жених понравился ей с первой же встречи, да и подруги её в один голос принялись нахваливать царевича, по-доброму завидуя выпавшему царевне по милости Аргимпасы долгожданному счастью. Начались каждодневные звериные облавы в увядающей осенней степи, перемежавшиеся весёлыми конными играми и скачками, состязаниями в стрельбе из лука, метании ножей и секир, борьбе, владении копьём и мечом между молодыми роксоланами и сиракскими гостями. Царевна Аттала, желая произвести впечатление на будущего мужа, принимала во всех этих забавах вместе с братьями и подругами самое активное участие и была в числе лучших, как, впрочем, и её жених, к их взаимному удовольствию. А заканчивался каждый день пребывания сираков в роксоланской степи шумным дружеским пиром.

В числе привычно сопровождавших прощавшуюся с вольной девичьей жизнью царевну Атталу слуг и служанок был и Скилур, с первого же взгляда почувствовавший

к красивому сиракскому царевичу сильную неприязнь. Наблюдая со стороны, как Аттала и её жених обмениваются многообещающими взглядами, скача бок о бок на конях, или весело воркуют и громко смеются, сидя вечером на одном чепраке у костра, Скилур испытывал в душе непонятную горечь и раздражение. Признавшись самому себе, что он очень не хочет, чтобы Аттала стала женой сиракского царевича, потому что тогда его давнишним мечтам о мести за гибель родных так или иначе наступит конец, Скилур стал думать, как бы этому помешать. Но вместо того, чтобы строить планы кровавой расправы над царицей Амагой и её детьми во время хмельного свадебного разгула (а другого случая уже не будет!), его всё настойчивей и неотвязней обуревало тайное желание в последний момент выкрасть Атталу из-под носа у сиракского жениха, скрыться с нею в бескрайних полуночных лесах или в непролазных болотистых плавнях Донапра, и там растоптать, унизить её гордость, долго, жестоко, с наслаждением насиловать её мягкое белое тело, а после убить... нет, пожалуй, лучше отпустить опозоренную к матери и жениху, а самому - то ли остаться жить в плавнях одиноким волком, охотясь на неосторожных роксолан, то ли пробраться в родную Таврику, то ли уйти к задонайским скифам.

Не подозревая о бушевавших в голове Скилура жестоких мыслях, Аттала, сидя на разостланном у костра нарядном чепраке рядышком с не сводившим с неё влюблённых очей женихом, с удовольствием уплетала куски сочного мяса, которые тот подносил ей на конце своего акинака, срезая с молодой косули, старательно поджариваемой на вертеле мрачным рабом-скифом. Отвечая на выразительные взгляды царевича не сходившей с её уст самодовольной и многообещающей улыбкой, царевна предложила Гаталу отправиться завтра к Донапру - показать сиракским гостям водопады и пороги (наверняка у себя за Доном они никогда ничего подобного не видели!), а заодно развлечься охотой на обитающих там в лесных чащах великанов-зубров, а если повезёт, то и на медведя. Конечно же, сиракский царевич с радостью согласился, а юный Гатал был в полном восторге. (Что до царицы Амаги, то её не было в таборе охотников: убедившись, что сиракский царевич пришёлся её своевольной старшей дочери по душе (хвала милостивой Аргимпасе - она заслужила от царицы щедрую благодарственную жертву!), Амага, чтобы не потревожить ненароком своим присутствием ростки возникшей между ними приязни, осталась в царской ставке, занявшись подбором достойного дочери и сестры царя роксолан приданого).

Кровь забурлила в жилах Скилура, вращавшего вертел с дичью над костром, у которого ужинала Аттала со своим женихом и братом Гаталом, жаркой волной опалила лицо: вот он - тот самый шанс, которого он так долго и терпеливо ждал целых два года, и он не должен его упустить!

Несколько дней спустя, под вечер, гнавшиеся на горячих скакунах за холодным осенним солнцем молодые охотники услыхали впереди сердитый бас могучего Донапра, пробивавшего себе дорогу к тёплому морю сквозь нагромождения острых скал и огромных гранитных валунов. Вскоре охотники выехали на высокий, обрывистый берег. Красуясь друг перед другом бесстрашием, Аттала, сиракский царевич и Гатал остановили своих тревожно всхрапывающих, поджимающих уши лошадей на самом краю нависшего над бурлящим потоком утёса. То было одно из излюбленных мест Атталы в этом диком, живописном краю. Замерев в восторге над обрывом, все долго глядели, как заворожённые, то на грозно ревущую, клокочущую и пенящуюся внизу в тесном каменном ложе воду, то на полыхающий за рекой в полнеба золотисто-кровавый закат.

Когда огромный оранжевый шар опустился на другом берегу за покрытые одетым в золото и багрянец лиственным лесом утёсы, уступив невидимую небесную дорогу изменчивому ночному светилу, молодые охотники развернули коней и направились к разбитому слугами в паре сотен шагов от берега походному табору, озарённому двумя десятками ярко полыхавших в быстро сгущающихся сумерках костров, на которых, расточая по округе умопомрачительные запахи, уже доваривалась в огромных казанах мясная похлёбка, пеклись на сковородах тонкие, хрустящие лепёшки и румянилась на вертелах подстреленная за день дичь.

После сытного, обильно сдобренного пивом и вином ужина, растянувшегося за дружескими, то и дело перемежаемыми взрывами весёлого хохота разговорами далеко за полночь, под грозный неумолчный рёв седого богатыря-Донапра, молодые охотники и охотницы постепенно разошлись по своим шатрам, чтобы завтра с рассветом отправиться к ближайшему лесу на поиски зубриного стада. Разнуздав, вычистив, напоив в ручье и отпустив пастись со спутанными ногами на ближайшем лугу хозяйских коней, перемыв казаны и посуду, позже всех улеглись ненадолго вздремнуть вокруг затухающих костров утомлённые слуги и служанки. И только совместный роксолано-сиракский конный дозор, как всегда, безмолвно кружил до утра неподалёку, охраняя погрузившийся в сон табор.