О боже мой, не хочет сердце биться,Все норовит совсем остановиться.А я никак не слажу сам с собою,Готов принять возмездие любое.Принять за то,Что всем ветрам открытый,Что чаще был голодный,Реже сытый.Вдруг затоскую по июньской ночи,Заманчивой,Как у любимой очи.Приму печаль сквозной осенней рощи,Во тьме спущусь к шальной реке на ощупь,Как будто я не слышу сердца сбоиИ не помечен трудною судьбою.Дожить бы до весеннего разлива,Уткнуться ветру в ласковую гриву,Прислушаться, как чибис в небе плачет…И все-таки мне верится в удачу.
«Кардиология.
Просторная палата…»
Кардиология.Просторная палата.Костлявый кто-то спрятался в углу.Так вот она — за все,За все расплата…Вдыхаю воздух — вязкую смолу.И потолок, как палуба, покатый,От лампочки — зеленые круги.А мысли заблудились вне палаты —Друзья оставлены,Не прощены враги…А тот костлявый, в белом, шевелится,То позовет,То сам идет ко мне.Хочу кричать:«Не уходи, сестрица!» —Но крика нет — не по моей вине.Не по моей вине опять не спится,И кажется:Я здесь давным-давно…Мне лишь бы в этом мире зацепитьсяХоть взглядом за рассветное окно.
НЕЗНАКОМКА
Диагноз, как выстрел, точен.Спускаюсь по виражу,Тихонько на обочинуИз жизни ухожу.И вовсе затих,ПодумавО бренности бытия.Покликать бы односумов:«Прощайте, мои друзья!Не поминайте лихом!»Поглубже вдохнул глотокИ по-матросски, тихо,Пошел на последний виток.И встретился вдруг глазами —Какие глядели глаза!Коснулась лица руками —Меня щекотнула слеза.Слеза!..Да не я ли матросомРазгуливал по волнам!Мне вскинуться альбатросомИ пасть бы к ее ногам!Я простынь тяжелую скомкал,Подался чуть-чуть вперед…Спасибо тебе, Незнакомка,Матросы — надежный народ.
«Т-ЗУБЕЦ» В КАРДИОГРАММЕ
Что значит «Т-зубец» в кардиограмме,Узнал я, на свою беду.Я накрепко прикован к панораме:Лежу, как в тягостном бреду.Торчат тоскливо трубы кочегарок,Ленивый дым над крышами курят,А в небе мутном солнышка огарокЧуть теплится который день подряд.И если приподняться на постели,Увижу Троицкий собор.Кресты над куполамиЕле-елеВ тумане различает взор.Готов отдать я сердце на поруки.Велю себе: а ну-ка помолись!Авось всевышний снизойдет,За мукиБезбожнику подарит жизнь.Прислушаюсь к себе.Но не услышуЯ благости в душе своей.И не спаситель крыльями колышет —Поземку гонит суховей.Январский день — короток и печален —Опять у моего окна.И верой в жизнь я до смерти отравлен.Откуда все-таки она?
ПРАВДА
Л. В. Попову
Спасибо, батя, за науку,Хотя она и тяжела.Но, положа на сердце руку,Она вперед меня вела.В ней суть отчаянно-хмельная,Хвати —И по морю пешком.Из века в век она, шальная,В миру ходила с посошком.Гонимая,И все ж колюча, —Она и в рубище красна.Ходила, дьявольски живуча,И улыбалась, как весна.Как на дрожжах, на ней вскипалиБунты по русским городам,Ее ломали и пытали…Ее в обиду я не дам.Я называю белым белое,А черным черное зову…Пробито сердце неумелое —Я навзничь падаю в траву.И все же вскидываю руку —Как будто в нейЗаряд свинца…Спасибо, батя, за науку,Я верю правде до конца.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Невзгодами с лихвой богаты,Живем,Нещадно жизнь кляня…Наваливались
дни-накатыКак будто бревна на меня.И вот пришлось:Лежу придавленБольничной простыней-плитой.Но каждой клеточкой направлен,Стремлюсь отнюдь не в мир иной.Беда,Натешившись досыта,Быть может, стряпает кутью…А вот душа моя открыта,Цветет навстречу бытию.И тянет губы, как теленок(От счастья сам я замычал).Не плакал я, считай, с пеленок,А тут, брат, чуть не подкачал.Гляжу под чуткие ресницыВ глаза с веселой синевой:И верю —Ласковей сестрицыНе знал я в жизни никого.Теперь бы давние напасти,Бывалой силы добрый хмель!Я понял, что такое счастье,Познав больничную постель.
«Я даже не подозревал…»
Валентину Чемсуевичу Теплякову, врачу
Я даже не подозревал,Что он живет на свете.В больнице сроду не бывал,Но вот везут в «карете».Теперь лежу. ОсвобожденОт дома и от службы.Владеет мною полусон,А может — что похуже.И надо мною человек,С глазами следопыта,Глядит из-под тяжелых век —Тревожно и открыто.И день, и два —Он все со мной…А я как будто сноваВеду с фашистом смертный бойУ рубежа лесного.Огнем зажатый с трех сторон,А за спиной — болото.А надо мною крик ворон…И дьявольски охотаМне жить в свои шестнадцать лет,Испить речной водицы.И чтоб не застили мне светКартавящие птицы.С гранатой я шагнул вперед,Кляня врага безбожно…Очнулся.Нет, не подведет,С таким в разведку можно!
БОЛЬНИЧНЫЕ БУДНИ
У каждого своя болячка,А коль своя,Так и мила.Иной готов, о ней судача,Допечь палату добела.Он за день повторит раз двестиИ про укол,И про клистир…Каталка катит злою вестью,Больничный оглушая мир.Но тут как тут дедок запечный,Затеет важно разговор:Мол, под луной никто не вечныйИ господа гневить — позор.А сам восьмой десяток крядуТихонько фукает в усы.— Дедок, годов твоих не надо,Добыть бы сердце, как часы.Нам, право, шутка не помеха,Готовы хохотать до слез.Не от добра идет потеха…Дедок-то прав —Не вешай нос!
«Река лежала, как в неволе…»
Река лежала, как в неволе, —По ноздри самые в снегу.И у нее в застывшем горлеКоторый месяц ни гу-гу.Лежала тихо и смиренно,Исхоженная вкривь и вкось.Но вот набрякли тропы-вены —Их тело синевой взялось.И я сгорал от нетерпенья,Апрель несуетный кляня, —Когда же кончится мученье?Как будто лед давил меня.Я поторапливал неделиИ верил —Все же повезет.…И вот тайком встаю с постелиИду к реке, где стонет лед.Не оторвусь,Гляжу на льдину,Что морду сушит на лугу.Не то что выплыть на средину —Шагнуть на льдину не могу.
«Не фигурально выражаясь…»
Людмиле Константиновне Нюхиной, врачу
Не фигурально выражаясь,Не ради красного словца:Который месяц сердцем маюсь,И не видать тому конца.Оно давным-давно разбито —Я в этом убедился сам.Но вот, тоской больничной сытый,Я снова обращаюсь к Вам.Вы снизойдите,ПоложитеНа грудь мою руки тепло.И я,Как новый долгожитель,Опять взгляну на мир светло…Увижу,Как в окошке звонкоАпрельский полыхнет огонь…И сердце с радостью теленкаСчастливо тычется в ладонь.