Счастье Раду Красивого
Шрифт:
Принц оказался при турецком дворе ещё мальчиком, попал в плен во время завоевания турками Боснии, но в последние годы стал считаться вовсе не пленником, а почётным гостем, потому что не смотрел на султана как на врага. Правда, этот юноша не проявлял особых склонностей, однако имел странную привычку постоянно шутить об отношениях между мужчинами. Однажды, проиграв в нарды несколько раз подряд, он в раздражении толкнул доску с фишками и сказал Мехмеду что-то вроде:
– Опять ты надрал мне зад!
Это было грубо, а сам проигравший был в ту минуту сильно
– Я и в следующий раз так поступлю, мой друг.
С тех пор принц стал подшучивать над султаном после каждого проигрыша, а ведь слышал об особых пристрастиях Мехмеда. Так зачем же шутил так вызывающе? Один раз сказал "опять ты меня завалил на обе лопатки", в другой раз сказал "опять твой верх", а Мехмед всё смеялся, ободряюще хлопал юношу по плечу, и в глазах у султана я видел тот особый блеск, так хорошо мне знакомый.
"Султан быстро найдёт утешение", - рассуждал я, читая письмо.
– Жаль только, что Махмуду-паше от этого не станет легче. Гроза всё равно разразится над его головой".
"Поначалу султан надеялся, что румелийский бейлербей жив, но когда после второй битвы туркам удалось захватить вражеский лагерь и освободить многих людей, попавших в плен неделю назад, среди пленных не нашлось Хасс Мурата-паши. Тогда султан очень разгневался и сказал, что Махмуд-паша виноват во всём".
На этом месте я отложил письмо и не стал снова перечитывать дальнейшее, а ведь не менее подробно мой человек рассказывал про вторую битву, и даже ещё подробнее, ведь сам принимал в ней участие. Среди прочего рассказывалось, как хорошо проявили себя сыновья султана: Баязид и Мустафа. Особенно отличился старший - Баязид, но я вдруг подумал: "Доживу ли до того времени, когда мне придётся иметь дело не с Мехмедом, а с его наследниками?"
* * *
Полученное из Турции письмо я зачитал на ближайшем боярском совете. Вернее - отрывки из письма: то, что касалось положения моих воинов, и описание второй битвы, которая обернулась победой. О Хасс Мурате мне показалось стыдно читать. Я вдруг забеспокоился, что мой голос выдаст меня - выдаст, что я знаю о погибшем гораздо больше, чем говорю.
И всё же мне хотелось поделиться с кем-то своими мыслями о нём, а наиболее подходящим для этого человеком, конечно же, являлся Милко. Наконец-то появился собеседник, с которым я мог совсем не таиться, но, несмотря на это, я избегал говорить с ним о многом. Он продолжал казаться мне чистым, и я не хотел портить его лишними знаниями... но в то же время ждал случая, достаточную причину, чтобы перестать беречь чужую чистоту.
"Если мне не быть самим собой даже тогда, когда я наедине с ним, то зачем же всё это?" - мелькала мысль. Вот почему в один из вечеров, когда мой писарь опять пришёл в мои покои якобы для дела, а через несколько минут оказался в моей постели, я вёл себя без всякого стеснения.
Из головы не шёл византийский
– Скажи правду: ты совсем-совсем не осуждаешь меня за то, что я делаю с тобой?
Юноша казался ошеломлённым от всего того, что узнал только что. На лице читалось: "Значит, можно ещё и так? И эти причудливые действия и позы тоже приносят удовольствие..." Однако, услышав мой вопрос, Милко очень быстро совладал с собой, а затем твёрдым голосом ответил:
– Господин, я не осуждаю.
– Но ведь ты же понимаешь, что наибольшей части этого я научился у султана?
Юноша на мгновение задумался:
– Да, господин, понимаю.
– И тебе не противно сознавать, как много я узнал в его постели?
– Нет, мне не противно, - всё так же уверенно произнёс Милко.
– Почему ты спрашиваешь, господин?
– Хочу удостовериться, что ты понимаешь, кем я стал за годы султанской школы. Иногда мне кажется, что я слишком опытен. Слишком. То, чего мне временами хочется, это слишком изощрённо даже для грешника. Разве нет? Некоторые вещи, которые я делал с тобой, даже в "Правилах" не упомянуты, потому что законодатели не знали, что такое возможно, а если бы знали, то запретили бы и это.
Милко как всегда чувствовал моё настроение:
– Господин, что-то случилось?
Вот тогда и настало для меня время поделиться мыслями, которыми я больше не мог ни с кем поделиться:
– Я узнал о смерти своего сменщика. Юноша, который занял моё место на ложе султана, умер недавно. Погиб. Утонул в реке. И я думаю: может, ему повезло? Я ублажал султана одиннадцать лет. Это не были счастливые годы, и временами мне казалось, что я схожу с ума, потому что меня заставляли не только делать то, чего я не хотел, но и чувствовать то, чего я не хотел чувствовать. Я уже не мог понять, где мои желания, а где чужие. Это очень тягостно, когда у тебя нет воли, нет разума - за тебя всё решают. А тот юноша грел султанскую постель лет пять, то есть вдвое меньше моего. Даже если он не тяготился своими обязанностями, теперь ему лучше. Он больше не подвержен влиянию султана и не ведёт себя, как хочется султану. Может, его разум не так пострадал, как мой? Жаль только, что теперь кто-то другой займёт освободившееся место. А затем ещё кто-то...
– Господин, - осторожно произнёс Милко, - ты не хочешь, чтобы я научился всему тому, что умеешь ты?
– А ты сам хочешь научиться? Тебя ничего не смущает?
– Нет, не смущает.
– Почему? Помнишь, ты читал мне Златоуста, и там говорилось, что любовь между мужчинами похожа на безумие, ведь даже у псов такого нет.
Милко вдруг улыбнулся:
– Господин, Златоуст неправ. У псов это тоже бывает. Я сам видел. В деревне. Это было ни с чем не спутать.