Счастье Раду Красивого
Шрифт:
* * *
В последний месяц осени мои воины, участвовавшие в турецком походе, наконец вернулись домой. Я посчитал нужным встретить их, поэтому находился возле Дуная, когда они в лодках переправлялись на мой берег. Небо закрылось серыми тучами, вода тоже казалась серой, ивы возле берега пожелтели, да и листва наполовину облетела. Ветви с остатками былого убранства покачивались на ветру.
Я сидел в седле и смотрел, как лодки - будто тёмные скорлупки, наполненные муравьями, - двигались по серой реке. Теперь следовало волноваться прежде всего о том, что вернувшиеся воины потребуют оставшуюся часть жалования,
Разумеется, деньги я приготовил, однако приказа расходиться по домам так и не отдал. Не отдал, потому что в тот же день ко мне из Букурешть приехал гонец на взмыленной лошади и привёз "очень важное письмо". В моё отсутствие в столицу пришла тайная весть, которую я ждал больше года - Штефан выступает на меня в поход.
"Но почему сейчас?" - думал я, а затем вдруг понял, что Штефан выбрал это время не случайно. Ведь султан теперь, после возвращения с войны, мог бы гораздо быстрее узнать, что происходит в моих землях, но помочь мне ничем не смог бы. Его воины устали и не пошли бы в новый поход немедленно. Им требовалось отдохнуть хотя бы месяц, а лучше - полгода. И вот Штефан решил подразнить турецкого льва, сплясать перед самой его мордой, потому что сознавал, что лев ничего не сделает. Удачное завершение этого предприятия должно было вселить в молдавских воинов особенное воодушевление.
"Ещё посмотрим, удастся ли тебе победить меня, - думал я.
– Мы тут не теряли даром времени. Подготовили большое войско, которое соберётся по первому моему слову. Я призову под свои знамёна семьдесят тысяч, не считая тех воинов, которые вернулись ко мне из-за Дуная. Их я оставлю охранять столицу. Мой брат, когда вёл войны пятнадцать лет назад, мог только мечтать о такой многочисленной рати. Я одолею Штефана. Непременно. Не умением, так числом".
Марица, когда узнала, что я отправляюсь на войну, внешне осталась спокойна. Когда я вошёл в комнату, чтобы сообщить новость, жена уже всё знала, ведь это только что обсуждалось на боярском совете, а когда двери залы открылись, эта новость, будто сама выпорхнула в коридор и понеслась на женскую половину дворца, обгоняя меня. Я ещё не успел произнести ни слова, а Марица уже спросила:
– Снова война, да?
– Да, - ответил я.
– Выступаю совсем скоро.
Жена подошла, ободряюще улыбнулась и, погладив меня по щеке, сказала:
– Главное: береги себя.
Так было и три года назад, когда я ходил воевать со Штефаном: Марица излучала спокойствие, а дети были слишком малы, чтобы понимать всю серьёзность происходящего. Они и теперь, повзрослев на три года, как будто не понимали.
Девятилетние Мирча и Влад просили взять их на войну и долго выспрашивали, почему нельзя, а десятилетняя Рица сказала, чтобы я непременно "проучил этих молдаван и отбил у них охоту грабить". Говоря это, она чуть хмурила брови, и это напомнило мне, как временами хмурился Миху. Возможно, дочь сейчас повторяла его слова, но меня это уже не беспокоило: были заботы посерьёзнее.
Заботы разом навалились на меня. Прежде всего следовало думать о снабжении войска, потому что люди и кони должны что-то есть, причём каждый день. И чем больше становится войско, которое собирается в назначенном месте, тем больше забот у того, кто призвал его собраться.
Отдавая бесконечные распоряжения, просматривая отчёты
– Господин, - робко спросил Милко, как всегда помогавший мне с бумагами, - а на войне я тебе точно не нужен?
– Нет. Ты же говорил, что не умеешь ездить верхом. Поэтому я возьму с собой письмоводителя, который умеет.
– А если меня привязать к седлу покрепче?
– Перестань.
– Господин, а с тобой на войне точно ничего не случиться?
– не отставал Милко.
– Три года назад ничего не случилось, - ответил я, пожав плечами.
– Почему же теперь должно?
Юноша вздохнул:
– Три года назад тоже могло случиться всякое.
– Однако я не помню, чтобы ты так беспокоился.
– Три года назад я не имел права показать беспокойства, - последовал ответ, и это было сказано так просто и искренне, с такой неподдельной заботой, что мне ничего не оставалось кроме как привлечь юного возлюбленного к себе. Он устроил голову на моём плече, а я погладил его по волосам:
– Ничего со мной не случится.
Впрочем, своих слуг-греков я тоже не собирался брать с собой, потому что почти все они были уже людьми пожилыми и плохо перенесли бы походные тяготы. Всё, что так или иначе напоминало мне о моей прошлой жизни и о моей двойственности, я оставлял в Букурешть, а в поход отправлялся будто другим человеком.
* * *
Моё войско двигалось на восток, в сторону молдавской границы. Я и мои бояре ожидали, что Штефан пересечёт её где-то между Брэилой и Фокшани, но, возможно, мы смогли бы пересечь её первыми и дать бой молдаванам на их землях. Хорошо бы, если б удалось. Но особенно надеяться на это не стоило.
Я часто размышлял об этом в седле - пока мой конь мерно шагал в центре войска, следовавшего по широкому торговому тракту. Под ногами людей и лошадей чавкала ноябрьская дорожная грязь, но этот звук почти заглушался скрипом телег, разговорами, конским ржанием и множеством других звуков, обычных в толпе.
Даже закрыв глаза, я слышал всё и мысленно хвалил себя за то, что собрал такое огромное войско, но одно обстоятельство не давало мне покоя - мне не удавалось почувствовать себя частью этого сборища.
На первый взгляд - ничего страшного, но мне казалось, что истинный полководец всегда должен чувствовать себя единым со своей армией. Так ею проще управлять, ведь люди охотнее подчиняются, когда знают, что военачальник им как родной отец или как старший брат, но я не ощущал себя ни отцом, ни братом воинов и даже не был уверен, что у нас у всех есть общая цель.
Разумеется, я ещё в начале похода произнёс перед строем пламенную речь о том, что мы не можем позволить молдаванам разорять нашу землю, и что следует защищать своё. Разумеется, меня послушали и поддержали одобрительными выкриками. Но одно дело - драть горло и совсем другое - быть готовым умереть за то, во что веришь.
Я не знал, готовы ли мои люди защищать Румынскую Страну до последней капли крови. Я сомневался в них, а сомневался потому, что сомневался, прежде всего, в себе. Ведь в случае поражения наверняка последовал бы совету бояр просто уносить ноги, а не биться до последнего.