Счастье Раду Красивого
Шрифт:
– Нет. Нечего вам там делать.
Именно тогда я вдруг осознал то, над чем прежде почему-то не задумывался. Ни за что, ни при каких обстоятельствах я не должен показывать своих сыновей султану. И даже если Мехмед сам повелит мне привезти их ему, я ни в коем случае не должен исполнять этого повеления. Лучше умереть, чем исполнить, потому что у меня не было ни малейших сомнений в том, как султан посмотрит на этих детей. Он увидит их красоту и почувствует желание, и решит удостоить "особой милости", которую я называл милостью лишь в насмешку.
–
– удивлённо начал Мирча.
– Потому что я сказал. И не проси. Никогда вы в Турцию не поедете.
* * *
Самое ужасное в моём нынешнем положении заключалось в том, сыновья находились в опасности. В Турцию я их взять не мог, но и в Румынии оставить было негде. Лесной домик мог служить прибежищем разве что на несколько дней, а я, отправившись к султану просить войско, мог задержаться при дворе на несколько месяцев, пока Мехмед хоть что-нибудь решит.
В итоге я принял половинчатое решение, хотя и оно казалось опасным. Сыновья должны были остаться в крепости Джурджу под присмотром Стойки, а мне со слугами-греками предстояло ехать в Истамбул, чтобы позднее забрать сыновей на обратной дороге, когда приведу войско.
Стойка, конечно, удивился, почему надо сделать именно так, но мне удалось найти для него убедительное объяснение:
– Я не хочу брать детей с собой, потому что султан может не отпустить их обратно, а оставить жить при своём дворе. Мой отец однажды оказался вынужден оставить туркам меня и моего старшего брата как залог. Мы с братом были детьми, и нам плохо жилось вдали от дома. Мы провели в Турции не один год. А теперь султан может вспомнить о той истории и решить, что я должен поступить со своими детьми так же. Он может решить это очень легко, а я ничего не смогу возразить. Поэтому лучше не напоминать. Лучше оставить Мирчу и Влада под защитой никополского бея, хоть он и зол на меня.
Никополский бей, который с нетерпением ждал в Джурджу вестей о моём походе, действительно оказался очень разозлён, когда узнал, что поход закончился плохо, а из тринадцати тысяч воинов уцелело всего восемь. Он узнал об этом ещё до моего приезда, поэтому встретил меня весьма холодно, однако мешок с золотом вместе с моими глубочайшими извинениями быстро вернул ему доброе расположение духа.
– Хорошо, Раду-бей, - согласился турок, - пусть твои сыновья погостят у меня. Я позабочусь о них, как будто это мои собственные дети.
Мне хотелось верить, что я принял верное решение, и что в итоге всё будет хорошо, поэтому весьма обрадовался одному событию, которое могло стать предвестником удачи.
Двое моих молодых слуг-греков, которые сопровождали меня во время бегства из румынской столицы, а затем - в походе на столицу, внезапно нашлись в Джурджу, целыми и невредимыми, с конями и со всеми моими вещами. Когда молдавская конница разбила собранное мной турецко-румынское войско, эти двое, находясь на опушке леса, вовремя поняли, что надо спасаться. Они не знали, где меня искать, поэтому поехали в Джурджу, надеясь, что я рано или поздно объявлюсь там или появятся новости
– Как же хорошо, что я вас нашёл!
– вырвалось у меня при виде знакомых лиц.
– Так надоело терять!
А эти двое слуг в свою очередь были рады, что нашёлся не только я, но и их старшие товарищи. Вся моя греческая челядь за много лет успела настолько сдружиться между собой, что вела себя как кровная родня. Я даже немного досадовал, что двое нашедшихся слуг мне лишь поклонились, а со своими товарищами обнимались, вместе смеялись от радости и чуть ли не плясали.
Наконец они заметили, что господин никуда не ушёл и продолжает смотреть на них, а я, чтобы не получилось неловкого молчания, произнёс:
– Надеюсь, вы также будете рады, узнав, что теперь все вместе должны сопровождать меня в Истамбул.
* * *
Я переправился через Дунай в первый день декабря. Будто знаменуя начало зимы, с неба сыпалась снежная крошка, но на земле этого снега почти не было заметно. Он терялся в жухлой траве, а вот на реке оседал на маленьких льдинках, плывших по течению, и Дунай, чья вода из-за ненастной погоды совсем потемнела, казался пёстрым.
В декабре нечего было и думать о том, чтобы лошади во время переправы плыли сами, но никополский бей дал мне кораблик, на котором обычно путешествовал по реке, и на нём мы смогли переправить всех лошадей и поклажу в два приёма. Услуги румынских рыбаков не потребовались.
Никогда прежде я не ездил в Истамбул в это время года, поэтому даже знакомая дорога казалась мне чужой, и не покидало чувство, что в самом Истамбуле мне не будут рады.
На постоялом дворе в Велико Тырново я остановился в тех же комнатах, что и всегда, но теперь не испытывал никакого удовольствия при мысли о том, что скоро приму горячую ванну и стану "наводить красоту".
Вместо этого были странные опасения: "Каждый год, когда ты возвращаешься в Турцию, твои слуги стараются сделать тебя похожим на прежнего, юного красавца Раду, и с каждым годом эта задача всё труднее. А получится ли у них хоть что-то в этот раз?"
Последний раз, когда я смотрел на своё отражение, мне совсем не понравилось то, что я увидел, поэтому теперь перед погружением в бадью я даже не стал заранее смотреться в зеркало, велев слугам:
– Сделайте всё, как обычно. Сбрейте мне усы и удалите все лишние волосы.
Один из молодых слуг напомнил:
– А седые волосы на голове?
Я досадливо скривился:
– Тоже. Надеюсь, после этого не облысею.
Показались такими смешными собственные недавние рассуждения о том, что ответить султану, если опять велит делить с ним ложе, "провести вместе ночь любви". Всего два с половиной месяца назад, в сентябре, думалось, что мне всё это настолько опротивело, что я, даже сознавая последствия, могу сказать: "Нет, повелитель". А теперь пришла другая мысль: "Не беспокойся, Раду. Мехмеду теперь даже в голову не придёт, что такого старика как ты можно использовать для утех".