Счастливая черкеска
Шрифт:
Все ещё расслабленно отдыхавший под простынкой Ирбек глянул на меня, спросил чуть насмешливо:
— Почему такой вид… что-то случилось?
С нарочито-горьким укором я ткнул себя пальцем в грудь:
— Знаток Кавказа, а? Опростоволосился я, Юра!..
— Что такое?
Но я все виниться продолжал:
— Все подбивал тебя кино снять… Помнишь, — «Возвращение странника»? О возвращении лучших традиций.
Ирбек согласился:
— Хорошее могло быть кино. Главное, нужное сейчас…
— А вчера какую речь говорил?
— И речь была очень приличная, скажу тебе…
— В том-то и дело: речь!.. А как до дела…
Накануне вечером, после
— Поверьте, это приятно… Георгия помним и чтим. На Аллее Героев успели побывать?
— Собираемся завтра вместе, — ответил Ирбек.
Чего уж там о важности персоны: как единственногомосковского, единственного дальнегогостя, меня посадили рядом с именинником-Ирбеком, поближе к Дзасохову, среди старших, и слово предоставили в числе первых. И я принялся рассказывать, как совсем недавно поздравлял своего друга с семидесятилетием в элитной московской газете «Вечерний клуб»… не все же, понимаете, в «Коневодстве»!
С главным редактором «Вечернего клуба» Валерием Евсеевым знаком был достаточно близко: когда-то вместе работали в журнале «Смена», в котором, как посмеивались в ту пору сотрудники, один год за три засчитывался: чего-то да стоит! Позвонил теперь Валере, рассказал о предстоящем юбилее Ирбека, и он охотно пообещал: дадим день в день, только «материал» приноси заранее…
За мной ли заржавеет?!
Пусть не обижается, писал я, глава представительства республики Алания-Северная Осетия в Москве толковый и работящий Казбек Дулаев: даже с его энергией, с его общительностью нельзя сделать столько, сколько для сближения наших народов, русских и осетин, сделал неофициальный горский посол в России — всеобщий любимец, Народный артист Советского Союза, знаменитый цирковой наездник Ирбек Кантемиров.
Была в моей заметке строчка о том, что любимое слово отца, основателя династии Алибека Тузаровича, — « порядочность» стало заветным и для Ирбека. И был кратенький, но емкий рассказ о том, как мы с ним, переживая, что после гибели великого Союза так называемый «идеологический вакуум» стал наполняться вовсе не национальными, как ожидали, много лет угнетаемыми либо остававшимися втуне духовными ценностями — стал стремительно захлестываться привезенной вместе со второсортными товарами зарубежной белибердой, мы с Ирбеком вроде полушутливо, а на самом деле очень всерьез договорились всегда и везде свято следовать лучшему из кодекса чести предков — чем он хуже навязших у всех в зубах «общечеловеческих ценностей»? В сумасшедшее время в сумасшедшей Москве оба пытаемся свято блюсти «горский этикет».
Договорились с Евсеевым, что он оставит для меня пяток номеров, но утречком «юбилейного»
Поздравление моему высокому побратиму было напечатано полностью, но одна из строчек заставила меня, как раньше выражались, «исторгнуть стон».
«С Ирбеком Кантемировым в сумасшедшей Москве, — напечатано было черным по белому, — мы договорились, несмотря ни на что, блюсти городскойэтикет.»
Едва дождался я начала рабочего дня, позвонил в «Вечерний клуб», взялся Валерию горячо рассказывать, что произошло. Он, занятый по горло другими делами, тут же передал трубку отвечавшей за публикацию сотруднице.
— Мы решили, что у вас опечатка и поправили «горский» на «городской», — объяснила она уверенным тоном. И уже заинтересованно, но все-таки не без насмешки спросила. — А что, есть и такой этикет — горский?
— В том-то и дело, что горский, слава Богу, пока остался! — попробовал втолковать ей. — А вот есть ли ещё, скажите мне, городской? Это в чем же он? В какой руке пятнадцатилетняя кроха должна нести бутылку пива, а в какой — сигарету?!
С какими понимающими улыбками, с каким одобрением кивали мне после моей речи «старшие», какой еле сдерживаемый смех раздался на том конце длинного стола, за которым собралась молодежь!
Но вот и сам я, пересмешник, оказался в положении этого городского цветка — московской редакторши… Недаром говорится: век живи — век учись.
А было, было чему рядом с Ирбеком поучиться!
На следующий день приставленные к нему и явно счастливые этим доверием младшие повезли нас в горы…
На выезде из Владикавказа, на переходящей в предгорную степь окраине, рядом с дорогой паслись несколько отар, почти возле каждой толпились люди, и я подумал было, что пастухов скоро станет не меньше, чем овец, но тут увидал, как по-городскому одетый богатырь взвалил на плечи овцу, понес к стоявшей обочь дороги «волге», скинул в открытый сопровождавшими багажник… вон в чем дело!
— Заскочим сюда, когда будешь улетать, — деловито сказал Ирбек. — Возьмешь с собой?
— Хоть тут бы попробовать! — подначил его.
— На этот счет не волнуйся, там у ребят небось давно все готово — ждут!
Что правда, то правда. Во дворе дома, расположенного на вершине горного села, на таганах стояли над огнем три исходящих парком котла один больше другого, возле каждого кто-то священнодействовал: один полешко подкладывал, другой орудовал на доброе весло похожей мешалкой, третий уже снимал пробу… Вокруг был разлит сытный дух, смешавший в себе теплый запах вареного мяса и пряные ароматы приправ.
На узком и высоком, похожем на стойку, длинном столе, под которым стояли несколько ящиков со спиртным, молодые мужчины расставляли нехитрую посуду — граненые стаканы, алюминиевые чашки с эмалированными кружками.
Чуть поодаль по-двое, по-трое чинно стояли участники предстоящего пиршества…
Невольно припомнилась священная для осетин роща Хетаг, куда мы однажды с Жорой Черчесовым приехали в самом начале мая, сквозившго мокрыми, еще не распустившимися в полный лист деревьями — в день святого Георгия Победоносца… Сотни котлов над огнем, тысячи людей вокруг них, грозный бычий взмык и жалобное овечье блеянье там и тут, горки дымящегося мяса на столиках, духовитая кукурузная арака.