Счастливая черкеска

Немченко Гарий Леонтьевич

Все больше вдохновляясь, дочитал стих до конца и тут же принялся за другой из того же собранного мной цикла: «Углубясь в неведомые горы, заблудился старый конкистадор. В дымном небе плавали кондоры, надвигались снежные громады…»

Это уже наш Николай Гумилев. И тут вдруг я подумал: стоп-стоп!..

Сколько лет уже ты бормочешь стихи об этих мифических рыцарях… А между тем тебе повезло, как никому другому: ты дружил с настоящим, совершенно реальным рыцарем — разве Ирбек им не был?

«Восемь дней скитался он без пищи. Конь издох. И над крутым уступом он нашел уютное жилище, чтоб не расставаться

с милым трупом.»

Конечно, с копьем в руке он не мчался на лошади навстречу врагу, Ирбек… не выхватывал меч из ножен, хотя, убежден, мог бы сделать и это… он многое мог бы, многое!

Но его рыцарство в последнее время заключалось в том, что каждый день вставал в четыре, пил чай, прогуливал собачку, готовил себе завтрак и с первым поездом в метро ехал на Цветной бульвар, в цирк…

Там в денничке жеребец Асуан, свой брат-пенсионер, которому за старые заслуги дал кров все понимавший Юрий Владимирович Никулин, уже начинал волноваться в ожидании хозяина, тихим своим, а потом все погромче, ржаньем будил зверей, и один за другим они начинали реветь, мычать, рычать, захлебываться криком… нехорошо!

Морковочки старому Асуану, скорей — морковочки!

Можно и сахарку…

От «Крылатской» до «Цветного» почти полтора часа езды. Мне от моей «Савеловской»— всего пару остановок. Сколько раз я бывал свидетелем того, как Ирбек, подставляя под ждущие губы жеребца ладонь с конфеткой либо сухариком, миролюбиво выговаривал своему любимцу: «Разве можно, дурачок, разве можно?.. Тут бы еще спали да спали, а ты всех артистов разбудил… ай-яй.»

Дома у Ирбека стоял на полках собранный по всему миру большой, около сотни, табун лошадок: бронзовых, чугунных, стекляных, фарфоровых, из слоновой кости, из красного и черного дерева, из папье-маше, глины — каких только нет. Но живая лошадь одна: верный Асуан.

Потому-то и позволял себе то капризы, а то баловство… Есть коротенкий, но удивительно емкий, лиричный фильм, снятый тогдашним выпускником ВГИКа Вадимом Цаликовым, который только на этом и построен: как стоящий у деревянной ограды просторного манежа Ирбек пытается подозвать Асуана, то ласково уговаривает его, то журит, и Асуан делает вид, что все понял, послушно идет к хозяину, но когда тот протягивает руку к уздечке, взбрыкивает, снова уносится на другой край и поворачивается мордой, глядит на Ирбека тоже с укором: оставил, мол, на конном заводе и столько не приезжал — думаешь, не ждал я тебя, не тосковал?!

Ирбеку ли его не понять?

Оттого-то он так печально великодушен, оттого с такой всепонимающеей и всепрощающей любовью смотрит на Асуана… да что там!

Это вообще как будто мудрый взгляд царя природы на одного из самых верных и самоотверженных, самых любимых подданных…

И разве Асуан не знал, какой ответной любовью он пользовался?

Потому-то на людях, во время работы не подводил никогда…

Припоминались уже не лучшие дни Ирбека: как-то приехал посмотреть на его выступление в перерыве между Всероссийскими состязаниями конников… Грустные подробности его безденежной, неустроенной жизни были мне известны, как, может быть, никому другому, я волновался за него, но как безукоризненно точен в движениях, как грациозен во время танца был под ним умница Асуан!

Как только они закончили, я бросился поздравлять

Ирбека. За недоуздок он вел Асуана на конюшню и я, пристроившись сбоку, обнял своего друга за плечи, пошел рядышком:

— Оказывается, джигит, в свои семьдесят с лишком ты чуть ли не в лучшей форме… здорово, Юра, просто здорово!

— Это Асуан, — сказал он, как бы не принимая похвалы на свой счет.

Мне пришлось согласиться:

— Да Асуан само собой — старый боец… а что это за музыка, под которую ты работал, напомни? Великолепная музыка!

— Думаешь, я её слышал? — спросил он насмешливо. — Говорю тебе, Асуан…

— Ты что, хочешь сказать, что даже не думал о нем?

— О нем-то как раз и думал, — сказал он горько. — Как его прокормить…

Глянул на меня сбоку, и столько в его взгляде было усталости!.. Не физической, вполне понятной после напряженного выступления, нет…

— Ничего пока нового — с Мариком?

— Пока нет.

На нем была черкеска ярко желтого цвета и косматая белая папаха, но и то другое заметно нуждалось если не в стиральном порошке, то в одежной щетке — наверняка… Впервые я это увидал почти с болью: всегда изящен, всегда щегольски одет, всегда свеж… Хочешь-не хочешь, давала себя знать затяжная болезнь Недды и свалившиеся на него домашние хлопоты: вдобавок к двум каждодневным — утром и вечером — поездкам в цирк, к Асуану.

Но главной заботой было другое: Маирбек подписал выгодный контракт с Саудовской Аравией, отработал там уже половину срока, но тут выяснилось, бумаги, составленные на русском и английском недействительны — необходим текст на арабском языке: мол, пустая формальность!

Цифры в бумагах остались те же, он все, не колеблясь, подписал, но не успели, как говорится, просохнуть чернила, как стало ясно, что конников самым вероломным образом кинули…

Мало того, что группа вернулась без заработка — осталась должна: в Саудах под залог арестовали всех лошадей, и, чтобы выкупить их, Маирбек должен был срочно найти пятьдесят тысяч долларов. Само собой, что за дело взялся отец…

… должен это сказать, хоть говорить стыдно.

И мой товарищ детства, впоследствии самый задушевный друг Жора Черчесов, Георгий Ефимович, которому обязан знакомством с Ирбеком, и все Кантемировы, с которыми я потом сошелся, волей-неволей внушили мне такое уважение к осетинам, что иногда я откровенно завидовал их спайке, их, казалось мне, в закон возведенной привычке помогать попавшим в беду, защищать слабых, выручать несправедливо обиженных…

Не то что у нас, у русаков: ни до кого не достучишься-не докричишься, никого на помощь не дозовешься.

И как я радовался за изболевшегося душой Ирбека, как радовался за попавшего в беду Марика — великолепного наездника, но слишком простодушного администратора, как радовался, когда Юра однажды сказал с облегчением: мол, всё! Пятьдесят тысяч долларов ему пообещали твердо: дали слово! Кто пообещал? Конечно, осетин! Благородный человек: сказал, через два-три денька отправит с нарочным. У него очень мощная, знаменитая нынче в России фирма: пошли ей Великий Бог процветания и дальше!

«Нарочного» все не было, Ирбек решил позвонить, и благородный земляк ответил: все, все, человек с деньгами только что вышел от него, завтра будет в Москве.