Щебечущая машина
Шрифт:
«В былые времена, – писал ирландский профессор Джон Нотон, – если ты решил устроить переворот, то первым делом надо было захватить телевизионную станцию. Сегодня же достаточно лишь “вооружиться” YouTube». Переворот – это, конечно же, технология XX века. Одна из тех, что пока еще недоступна объединившимся в сеть ультраправым. И все же было бы глупо сбрасывать со счетов совокупное влияние пропаганды. Как и реклама, она обязательно должна на кого-то действовать, иначе уже давно бы умерла. Либеральные критики YouTube в чем-то правы, когда говорят, что такой симулякр искажает реальность. Как сказал бывший инженер Google Гийом Шасло, YouTube «похож на реальность, но он создан таким образом, чтобы вы еще больше времени проводили онлайн».
Технологический детерминизм, будь то Twitter– революции или перевороты в YouTube,
Агностицизм в отношении контента в условиях компьютерного капитализма имеет политический подтекст, но действие алгоритма выходит далеко за рамки политического содержания. Художник Джеймс Бридл написал о неожиданно мрачном и эксцентричном детском контенте на YouTube, который содержит сцены эротики или насилия: например, свинка Пеппа съедает своего папу или пьет отбеливатель. Такой материал был создан, чтобы удовлетворить спрос, определяемый алгоритмами, иными словами, отражал данные, исходящие от пользователей: поисковые запросы, лайки, клики и время просмотра. В этом отношении система ничем не отличается от товаров предыдущих лет, созданных алгоритмами, типа футболок с надписями Keep Calm and Rape a Lot («сохраняйте спокойствие и побольше насилуйте»), Kiss Me I’m Abusive («поцелуй меня, я абьюзер») и I Heart Boiling Girls («я люблю жарких девушек»). Поведение платформы подчиняется, как называет ее Джеффри Юрис, «логике агрегации». На основе этих данных алгоритм объединяет пользователей во временные группы. Исходя из всех совокупностей данных он устанавливает взаимосвязи между определенными типами контента и конкретными моделями поведения: стимулы и реакция. Система работает только благодаря реакции. В самих зрителях должно быть нечто, что заставляет их стремиться к зависимости. Алгоритмы реагируют на поведение и отбирают контент в соответствии с желаниями пользователей, о которых сами пользователи могут и не догадываться. Происходит оцифровка бессознательного.
Получается, что пока мы исповедуемся платформам, предоставляем им цифровые значения, они внимательно прислушиваются к нашим желаниям. Если говорить математическим языком информатики, коллективными потребностями можно манипулировать, проектировать их и соединять с решением. Новые технологии имеют такой успех лишь потому, что позиционируют себя как волшебное средство. Средство для решения не только личных проблем, но и более существенных кризисов и дисфункций позднего капитализма. Если средства массовой информации – это односторонняя информационная монополия, идите в ленту, блоги, подкасты. Если не устраивают новости, обратитесь к гражданской журналистике с ее «нефильтрованными» сенсациями. Если хотите подзаработать, отправляйтесь на TaskRabbit. Если у вас не хватает денег, но есть машина, можете немного подхалтурить. Если страдаете из-за низкой самооценки, подайтесь в микрозвезды. Если политики обманывают ваши ожидания, подпишитесь на них в Twitter. Если вам чего-то не хватает, продолжайте крутить страницу. Бизнес-модель платформ предполагает не только невзгоды отдельных людей, но и целое общество, надежно застрявшее в кризисе.
Почему на YouTube так много ультраправых? Почему Дональд Трамп завоевал Twitter? Отчего ни один из его эрудированных онлайн-собеседников, часто более компетентных, чем он, так и не смог его превзойти? Почему Щебечущая машина стала идеальной площадкой для перформанса Трампа? Разве победа над врагом – не повод быть частью машины? Нам давно пора принять тот факт, что все, что есть в социальной индустрии – либо зарождающийся фашизм, либо непосредственно ведет к зарождению фашизма.
«Сетевой индивидуализм» интернета одновременно и социальный, и машинный. Он привязывает социальные взаимодействия к протоколу. Информация отнюдь не стремится к свободе, как гласит калифорнийская народная мудрость, а жаждет контроля. Ей нужны иерархия и безотказная инструкция: твердая рука. Структура протоколов отражает социальные и культурные ценности, она непонятна обычным пользователям.
В 1990-х годах, когда сеть еще только формировалась, вся деятельность Кремниевой долины, по сути, принадлежала правому республиканцу Ньюту Гингричу. Гингрич активно выступал за идею создания интернета по принципу «свободного рынка». Идея заключалась в том, чтобы стартапы, технические гении и смелые венчурные капиталисты предлагали инновации, а техно-идеалисты за них хватались. Именно так и поступил при Клинтоне Белый дом, первый пропагандист глобализации сети. На деле, как и следовало ожидать, это привело к тому, что интернетом завладели технические гиганты и Уолл-стрит. Когда Марвик говорит, что инструменты социальных медиа «материализуют» неолиберальную идеологию, она имеет в виду то, что технологии учат пользователей думать о себе как о «предпринимателях», которых идеализируют технические гении и Кремниевая долина. Щебечущая машина, в сердце которой – охота за лайками, одержимость статусами и звездами, машина, которая идеально подошла для целей маркетинга и коммерции – это техническая версия предшествующего ей социального механизма, биржи статуса. Как раз на это и намекает культурный критик Джонатан Беллер, когда называет механизм компьютерного капитала «месторождением насилия». Это абстрактное техническое выражение неравноправных отношений, появившихся в результате сложной истории политического насилия: расизм и бунты, классовая борьба и контркультуры, гангстеры и маккартизм. Это насилие закодировано в машину, предполагается в ней по умолчанию.
Механизм в промышленных масштабах производит социальную жизнь, которая вращается вокруг государственных и рыночных требований. Будучи технологией, он фактически создан для постдемократической эпохи, для правления идеологии технократии и бессердечия. В этом смысле он строится на существующих паттернах. Сама по себе логика алгоритмов «если…, то…» не нова. Такой механизм всегда был частью определения политического курса, зачастую без участия компьютерных технологий: если пассажир побывал в стране X, то будет проведен дальнейший поиск; если у заявителя есть сбережения, то пособие по безработице будет урезано. Многие формы алгоритмического контроля, такие, например, как пограничный контроль или иммиграционное законодательство, пока что еще слишком сложны, чтобы полностью передать их под управление машины. Однако большие данные позволяют расширить и углубить контроль по протоколу, чего раньше никогда не было. Корпоративные клиенты платформ могут алгоритмически просчитывать свои цели и индивидуально настраивать опыт взаимодействия с каждым пользователем. Правительства, использующие данные, могут сократить бюрократические действия до минимального анализа и тем самым повысить свою эффективность во всем, начиная с регулирования дорожного движения и заканчивая воздушными бомбардировками.
В большинстве стран Европы и Северной Америки постдемократия распространилась задолго до появления цифровых платформ. Согласно определению политолога Колина Крауча, постдемократическое общество – это общество, в котором сохраняются институты массовой демократии, но они практически не влияют на политические решения. Выборы сводятся к зрелищным отрежиссированным дебатам и имитации «воли избирателей» посредством голосования. Тогда как массовая демократия предполагает серьезное отношение к желаниям и интересам народа, постдемократия управляет населением. Подобно кибернетическим системам, постдемократия скорее заинтересована в сдерживании поведения элементов системы, нежели в совпадении волеизъявлений. Как и алгоритмические протоколы цифровых платформ, они бьют по интеллекту, используя силу убеждения и встраивая реальность в нашу повседневную жизнь. Постдемократия не учитывает наших желаний, она говорит нам, чего можно желать. И, как однажды сказал итальянский анархист Эррико Малатеста, «все зависит от того, что люди способны желать».
Навязывание негласных убеждений в формировании реальности – в этом технологические гиганты настоящие профессионалы. И это совсем не то, что раньше называли гегемонией. Гегемония – это стратегия по принятию руководства над широкой коалицией гражданского общества для достижения политических целей. Это значит создавать альянсы с другими группами не путем принуждения, а с учетом их интересов и желаний. Это значит предлагать моральное руководство, а не просто материальные стимулы. В самых удачных случаях правящие группы способны объяснить свои собственные интересы сквозь призму «исторической миссии» для всего общества. В эпоху холодной войны такой миссией была борьба против коммунизма. Пока отслеживали и подавляли коммунистов, левых членов профсоюзов, радикальных правозащитников и общественных деятелей, миссию стали поддерживать широкие народные массы.