Щебечущая машина
Шрифт:
На фоне своего позора и смущения администрация постаралась отдать под суд каждого, кто имел хоть какое-то отношение к разоблачениям WikiLeaks. Сложившаяся ситуация обнажила для старого вашингтонского истэблишмента темную, ненадежную сторону интернета. Такой представляли себе сеть Ассанж и активисты пиратской партии: анархия без гражданства и никаких прав на интеллектуальную собственность. Они повысили ставки и подали столь долгожданный пример, сумев так «сексуально», как выразились эксперты по вопросам безопасности, преподнести утечку данных и привлечь к войне с секретностью весьма модную троллинговую группу Anonymous. Рядовой Челси Мэннинг, обвиняемая в раскрытии секретных данных, содержалась в одиночной камере в тюрьме для особо опасных преступников и, по мнению докладчика ООН по вопросу о пытках, в жестоких, нечеловеческих и унизительных условиях. Министерство юстиции США запросило
На время показалось, будто Белый дом не совсем понимает реальный потенциал социальной индустрии, который они сами же раскрыли, хайпнув на теме «Twitter– революций» и превосходства технологий. Несомненно, в этом было и есть противоречие, и все крутилось вокруг политики информационного менеджмента. Полицейское государство издревле мечтало монополизировать управление данными. На передовой развития шифрования, хранения и контроля должно стоять Агентство национальной безопасности. У этого левиафана XXI века был бы уникальный доступ с черного хода к любой информационной системе. Но технологические гиганты считают по-другому. Для них монополия на контент и управление пользовательской информацией – это часть системы частной собственности, с которой они получают прибыль. Пользовательская информация и данные – уже ценная собственность, ценность которой снижается, если ее не защищать.
И вот Вашингтон вступил в открытый бой с технологическими корпорациями. Twitter, объединившись с Американским союзом защиты гражданских свобод, судился с Министерством юстиции, требующим доступа к аккаунтам волонтеров WikiLeaks, и в итоге проиграл. Yahoo в закрытом Суде по негласному наблюдению в целях внешней разведки боролся против Агентства национальной безопасности, приказывающего предоставить им данные аккаунтов пользователей в рамках программы PRISM. Когда выяснилось, что и АНБ, и Центр правительственной связи Великобритании перехватывали переговоры Google, компании пришлось прибегнуть к внутреннему шифрованию, чтобы избежать наблюдения. Apple противостояла ФБР, заставляющему компанию разблокировать iPhone Ризвана Фарука, одного из участников массового убийства в Сан-Бернардино в декабре 2015 года. Apple прошла через много судов, пока ФБР не отступило, взломав телефон с помощью стороннего ПО и не обнаружив ничего важного. Директор ФБР Джеймс Коми посетовал на то, что Apple «позволяет людям преступать закон». То есть, по его мнению, не существует таких сфер жизни, к которым у закона нет доступа. Если интернет – это не что иное, как изощренный надзорный механизм, значит, закон – бенефициар. Американское государство было истовым борцом за технологии, режим собственности и свой глобальный коммерческий успех. Однако их имущественные претензии разбили фантазии полицейского государства о всеведении.
Вашингтон тем не менее продолжил поддерживать технологических гигантов. Более того, правительство решило, что с помощью функционала социальных платформ сможет расширить свой надзор и создать крупнейшую в истории США программу внутреннего шпионажа. Через Facebook правительство начало кибервойну против врагов, внедряя вредоносный код и похищая файлы с персональных жестких дисков. Именно это посягательство на безопасность платформы заставило разгневанного Марка Цукерберга позвонить в Белый дом и пожаловаться на непрозрачность программ АНБ. Он заявил, что секретные меры, направленные против безопасности, не только подвергают пользователей риску, но и заставляют их «верить в худшее» и, как он намекнул, отключаться. Полицейское государство замахнулось на информационную собственность платформ. Но несмотря на все эти конфликты, платформы остались близки Вашингтону. Они вели борьбу не за ценности, а за право контролировать информацию. Если уж на то пошло, то именно Google, Facebook и Twitter создали беспрецедентную систему слежения и предоставили правительственным службам такое обилие законных и незаконных способов использовать полученные данные.
Монополии социальной индустрии своевременно придумали, как сотрудничать с полицейским государством, предложив им сценарии возможного слияния. Это ставит под сомнение киберфутуристическую концепцию «облачной» логики, которая вытесняет верховную власть, разбивает суверенность на политику пактов данных и рассеивает ее в сетях, пересекающих границы и территории. Вместо того, чтобы направить сетевые потоки информации
И все же, как отметил философ Жильбер Симондон, мы учимся у технологий больше тогда, когда они ломаются. Именно сбой толкает на проведение научных исследований и получение новых знаний. Платформы спровоцировали кризис в старом механизме управления и контроля. В своем стремлении к глобализации и технологической модернизации вашингтонская элита не до конца осознавала, на что идет. Будь то пресловутый девиз Facebook «Двигайся быстро и круши» или привычка Google никогда не спрашивать разрешения, это была сила, которая могла и может разрушать старые, установившиеся союзы государства и СМИ. А значит, могла и может подорвать власть Вашингтона.
Кто кого определил: Twitter – революции или революции – Twitter? Социальную индустрию называли движущей силой и иранского Зеленого движения 2009 года, и волнений в турецком парке Таксим-Гези в 2013 году. Twitter, Facebook и YouTube были не просто цифровыми медиа истории. Они сами были историей, технологическим авангардом драматических событий, изменивших мир. Они ассоциировались с прогрессом, молодостью, новизной, следующим большим прорывом.
Невозможно было бы измерить коммерческую ценность «Twitter– революций» для социальной индустрии. Средствам массовой информации свойственно усложнять причинно-следственные связи. Все данные говорят о том, что с начала Зеленого движения до конца протестов в парке Таксим-Гези пользовательская база Twitter выросла в семь раз, с 30 миллионов до 220 миллионов. А аудитория Facebook, и без того немаленькая, увеличилась с почти 250 тысяч до 1,2 миллиарда пользователей. Неизвестно, что повлияло больше: потрясшие весь мир события или другие коммерческие стратегии и «сетевые эффекты». Но рост был обусловлен, и, возможно, очень сильно, участием платформ в захватывающей истории всемирных молодежных восстаний.
Понятное дело, термин «Twitter– революции» всегда приукрашивал яркие события. Будь то в Иране или Тунисе, социальной сетью пользовалась лишь небольшая доля населения, преимущественно представители среднего класса. Всего двести активных пользователей Twitter в Тунисе. Больше, но все равно очень мало, сидели в Facebook. В Египте, где социальные сети куда более популярны и где ими пользуются 60 % населения младше тридцати лет, участники Молодежного движения 6 апреля смогли превратить Facebook в узел связи. Однако другие активисты пришли к выводу, что для организации куда важнее были мобильные текстовые сообщения. Как бы то ни было, но история отчаявшегося тунисского торговца, Мохаммеда Буазизи, который поджег себя после притеснений со стороны полиции, стала известна лишь благодаря фотографиям, размещенным в Facebook, и совпала с гневными настроениями, царящими в стране. Когда протестующие с площади Тахрир наводнили ленты захватывающими подробностями о своих смелых действиях, они не только увеличили расходы, связанные с подавлением режима, и ослабили позиции его заокеанских сторонников, но также придали уверенности тем, кто не решался вступить в их ряды.
Какими бы политическими целями ни руководствовались пользователи, наиболее успешные из них – те, кто понимает информационную политику платформы. Печально известный эксперимент c «эмоциональным заражением», который провела Facebook в 2014 году, основывался на хорошо известном факте, что эмоции можно навязывать. Манипулируя настроением пользователей, компания выяснила, что заражать можно массово, посредством сети. Виральность и стремительность информационной экономики – результат этой тенденции, они накапливают и собирают эмоции, выстраивают импровизированные союзы вокруг настроений, направляют их к эйфорическому моменту и затем рассеивают. Эксперимент доказал, что СМИ способны подделывать настроение пользователей и манипулировать им, чем Facebook, собственно говоря, занимается на молекулярном уровне, управляя нашими лентами. Но нет никакой нужды создавать массовую эмоциональную шумиху: все необходимые настроения возникнут сами собой.