Щебечущая машина

Сеймур Ричард

В 2011 году вирусной стала модель протеста. На площади Тахрир союз исламистов, либералов и насеристов построил город в городе, мини-метрополию, в которой были свое электричество, жилье, утилизация отходов, медицина, еда, вода, контрольно-пропускные пункты, защищающие от частых нападений правительственных войск, а также межобщинная защита христиан и мусульман во время молитвы. Очень хотелось бы сказать, что во главе города встали компетентные управленцы, появилась атмосфера сотрудничества и взаимодействия. Но организаторы волнений на площади Тахрир уже были ветеранами, которые принимали участие в самых разных стычках: от антивоенных протестов до всеобщей забастовки в 2008 году. Уже десять лет они собирали людей, устраивали протесты и выступали в социальных сетях. Кроме того, символичная центральная революция на площади Тахрир должна была распространиться по

всей стране, включая вооруженное население, с тем чтобы свергнуть действующую диктатуру. Оглядываясь назад, можно сказать, что даже тогда революция обошла стороной огромные слои населения, которые позже составили народный фронт вооруженного переворота генерала Ас-Сиси.

Несмотря ни на что, египетские революционеры подали людям идею. Предложенный ими формат протеста могли организовать противники жестких мер и борцы за демократию в любом городе мира: от Нью-Йорка до Непала. И это был не просто протест. Площадь Тахрир стала организационным центром, где обсуждались другие акции и различные элементы движения. Но еще важнее то, что он рисовал в умах протестующих то самоуправление, которого они хотели добиться. Пусть и в зачаточном состоянии, но это был альтернативный способ организации легитимной власти. Эта революция привела к появлению не столько движения, сколько бренда #Occupy («Оккупай»), франшизы с хештегом, системы символов и тактик для испанских Indignados (движение «Возмущенные»), нигерийских профсоюзных активистов, борцов за демократию в Малайзии.

Цифровые толпы переместились с мадридской площади Пуэрта-дель-Соль в Окленд. Мировым эпицентром этого движения стал протест «Захвати Уолл-стрит» (англ. Occupy Wall Street). Объединившись в необычные союзы, анархисты, тролли Anonymous, коммунисты и борцы за свободу личности выпустили в тот самый «Один процент» предупредительную стрелу. Они добивались создания общества нового образца, рисуя в своем воображении более демократический и эгалитарный социальный порядок – правда, не все из них представляли, что это на самом деле такое. Более того, отсутствие единого мнения даже приветствовалось. Упор делался на общую идеологию, поддерживался дух антикапитализма 1990-х годов и сапатистов: «Много “да”, одно “нет”».

В организационном плане эти протесты мало походили на события на площади Тахрир. Иногда, как, например, в Испании и Греции, бренд #Occupy и соответствующая программа внедрялись в уже действующие движения со своими методами и традициями. Но чаще всего к #Occupy прибегали небольшие группы опытных активистов, которые устраивали лагерь и, пользуясь цифровой сетью, привлекали в свои ряды одиноких, не связанных с другими движениями участников. В Нью-Йорке, например, организаторами «Захвати Уолл-стрит» были ветераны другого недавнего союза «Ньюйоркцы против сокращений бюджета» (англ. New Yorkers Against Budget Cuts). В Лондоне это были активисты «зеленого» движения Climate Camp. Всего несколько человек, обладающие необходимыми навыками, источниками и свободным временем, чтобы все организовать. Они были технически подкованы, в их распоряжении были смартфоны и платформы. В 2010–2011 годах уже было достаточно просто создать событие на Facebook, разослать его по разным социальным сетям, придумать хештег, сделать мем и ждать: организуй, и они придут. Успех активистам был обеспечен – они скользили по гребню вирусной волны.

Участники #Occupy переняли абстрактную модель беспорядков на площади Тахрир. Не имея возможности создать настолько же надежную организационную базу, они приспособили эту схему к идеологиям киберлибертарианизма, провозглашающего свободу «сети» и горизонтальное управление. Смелости придавал шквал научных и журналистских высказываний, превозносящих сетевую личность, толпу и снижение затрат на организацию группировок в условиях цифровой демократии. Такой бустеризм признавал реальные тенденции, но недооценивал хрупкость союзов, которые обходились так дешево.

Сокращение расходов на организацию снижало и расходы на прекращение мятежей, а также расходы на внедрение и дестабилизацию. Более того, собственные алгоритмы помогали развивать индивидуальные сети, а не коллективные. В лучшем случае, стремясь к хайпу, они могли бы быстро создавать удобные

для себя индивидуальные настроения. И, как показал анализ Паоло Гербаудо, проведенный им в книге «Цифровая партия», цифровые сети не способствуют горизонтальной организации, а продвигают харизматичных лидеров и поверхностные формы «участия» и «обратной связи» от по большей части пассивного слоя сторонников. Поскольку эти структуры действительно приводят к появлению более стабильной организации, как, пожалуй, в случае итальянского популистского Движения пяти звезд, они все же больше подходят для бизнес-модели, нежели для укрепления демократического потенциала. В целом цифровая эйфория прошла, сменившись деморализацией. Реальное движение «Оккупай», которое возникло из политических настроений, вызванных недоверием к партиям, в организационном плане очень напоминает обычную перепалку в интернете. Движение вызвало бурю чувств, энергии и уверенности, вернуло моменты единства и убежденности и привело к впечатляющим решениям, большинство из которых тут же обернулись пассивным отчаянием.

Государство не выдохлось, чего не скажешь об «Оккупай». Не считая отдельных мест, где #Occupy было тесно связано с сильными общественными движениями, продолжать поддерживать протесты оказалось невозможно – дым без огня, да и дыма-то не особо много. Энтузиазм к сети угас, словно трендовая тема. «Движения площадей» либо сжались до размера партий, добивающихся избирательной власти, как в Греции и Испании, либо сошли на нет и придали сил авторитарным государствам, как в Турции после протестов в парке Гези. Участь Арабской весны вскоре покажет, насколько непросто добиться продолжительных социальных и политических изменений, даже если за спиной стоит куда более надежная организация.

И вот к 2014 году на горизонте наметился зловещий поворот к политической мобилизации продвинутой молодежи, цифрового поколения. Воспользовавшись гражданской войной в Ираке и откровенной резней, переросшей в управляемую государством «Гибель богов» в Сирии, каждое здравое сетевое утопическое клише он наполнял грязной иронией.

7

«Отложи куриные крылышки, брат, и вступай в джихад». Так звучал иронический, ушлый призыв вербовщика ИГИЛ в Twitter. Другой вербовщик отвечал на Ask.fm на вопросы о своей любимой пустыне, о бороде, жизни в бою. По сети ходили фотографии джихадистов, на которых они ласкали котят, ели «Сникерс», играли в видеоигры, отрубали головы врагам.

Через пять лет после иранского Зеленого движения и через три года после того, как Арабская весна на какое-то время возродила киберутопизм, произошла «Twitter– революция», которая на самом деле уже была на пути к захвату власти. Это было импровизированное теократическое государство, организованное, подумать только, по принципу толпы, которое оккупировало и удерживало общественную зону. Это было сетевое общественное движение правого толка, реакционная партизанская кампания, группа наемников, бренд, хештег, они в совершенстве овладели языком платформ.

Исламское государство возникло из джихадистских группировок, примкнувших к подразделению «Аль-Каиды» в период захвата Ирака и последующей гражданской войны. В первое время костяк составляли «иностранные боевики», но с 2006 года к ним начали присоединяться иракские сунниты. Организация превратилась в вооруженное ультраправое общественное движение, которое, следуя по стопам оккупации, посягало на территориальную власть государства. К 2012 году, когда Сирия скатилась в гражданскую войну и джихадисты, освобожденные Ассадом из тюрьмы, чтобы посеять хаос среди оппозиции, открыли новый фронт в гражданской войне, организация впервые взяла территорию под контроль и назвала себя «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ) [44] . К 2014 году, когда батальоны смерти иракского правительства подавили протесты выступающих против политической изоляции, ИГИЛ заручилось поддержкой даже консервативных и далеких от религии баасистов. На самом деле многие члены ИГИЛ в прошлом были баасистскими солдатами. Более того, иракская армия не сдалась бы так быстро перед ИГИЛ, если бы его не провозгласили гражданским восстанием против военных, которых считали посредниками диссидентского режима.

44

И ИГИЛ, и «Аль-Каида» запрещены в России.