Щит земли русской
Шрифт:
– Трапезничай, Михайло, – и опустился на лавку близ кади с прохладной водой, у порога. – Разговор наш не спешен, – он усталой спиной привалился к теплому срубу.
За длинным столом обе семьи – Михайлы и Антипа. В переднем углу место старейшины Воика. Совсем тощ стал старейшина, нос заострился, под глазами залегла темная синь. Рядом со старейшиной сидят Михайло и Антип, молчаливые, глаза опущены в пустые миски. Блики огня от очага, рассеиваясь от стен, легким румянцем освещают их впалые щеки, бороды. Возле Михайлы слева свободное место. «Это, наверно, место
– Поспело варево, отче Воик, – и протянула деревянную ложку с длинной ручкой навстречу старейшине.
Ни одна половица не скрипнула под легкими шагами Воика, когда, с трудом передвигая длинные ноги, шел он к очагу. Лицо старейшины осветилось огнем жарких дров и стало бело-розовым. Седая борода чуть приметно колыхалась в горячих потоках воздуха.
– Примите, чуры, малую требу нашу, – тихо, полушепотом, сказал старейшина. – И гнев на меня, на род свой, не держите. В добрые времена и треба была щедрой, теперь живым для жизни не хватает корма. Не от лености, чуры, не от забытья о вас, прачуры, а от бедствия великого, упавшего на нас со степи печенежским набегом.
Закашлялся вдруг старейшина Воик и лицо отстранил от очага, свежего воздуха хватил пересохшим горлом.
– Помогите нам, души предков. Укажите выход из тяжкой беды, не то погаснет огонь в доме и пропадет род наш. Не оставляйте нас без своей помощи, чуры и прачуры, вступитесь перед силами зла.
Старейшина черпнул из горшка ложкой раз, второй и третий – всем трем поколениям далеких предков, которые жили уже под очагом, – и выплеснул постное варево на угли очага. Три темные круга зашипели по-змеиному и легли на остатки дров, расплылись по бело-розовым углям. Огонь быстро пересилил влагу и съел эти пятна.
Старейшина расправил спину и повернулся к домочадцам.
– Приняли чуры требу и гнев на нас не держат. Корми нас, Виста, чем боги даруют пока стол, – старейшина при воеводе не посмел помянуть поверженных богов старой Руси, не смог назвать и единого теперь бога неба, не уверовав в него душой. Воевода Радко отсидел недолгую трапезу, молча проводил взглядом ребят – они покинули двор и ушли к валу, – и заговорил:
– Тяжко говорить мне, с чем пришел. Стоит Белгород перед печенегами, будто беспомощная говяда со связанными ногами, и ждет смертного часа. Сегодня в ночь белгородцы будут есть последние запасы брашны из клетей волостелина и посадника Самсона, которые повелел я прежде свезти на княжье подворье для бережения.
Старейшина Воик даже качнулся, руками обхватил седую трясущуюся от немощи голову.
– Вон что, – только и выговорил кузнец Михайло, а старейшина безмолвно посмотрел на маленькую фигуру Перуна, стоящую за дальним углом очага, другим невидимую, – смотрел, словно теперь настал черед говорить и ему, отвергнутому деревянному богу.
Но деревянный идол молчал. Заговорил Антип:
– Пришел, знать, и мой черед жертвовать ради всех, – хрипло
Воевода Радко, словно винясь, тихо сказал:
– Питал и я надежду на это, Антип. Думал, хватит воям своих коней да запасов в княжьих клетях. Без крайней нужды не пришел бы, памятуя о печенежских конях, добытых отроками… В ночь воям на стены почти нечего подать мясного.
Антип шумно втянул в себя воздух, согретый огнем очага.
– Когда коня свести… воевода Радко?
– Сведи хоть сейчас, пока отроки на помост ушли. Которую ночь вместе со Згаром стерегут частокол, Янка ждут. – Воевода поднялся. – Пойду и я к воям.
Ближе к вечеру, неспешно обходя город по стене, Радко отыскал отроков на южной части крепости. Они сгрудились около коренастого, почти квадратного Згара, без опаски высовывались непокрытыми головами за острые верхи частокола.
– Смотри, Вольга, сколь коней там! – выкрикнул с завистью в голосе младший сын Антипа Милята, а сам в тростиночку превратился, тянется, чтобы удобнее было смотреть в степь. – Кабы нам изловить и в котел их кинуть!
В двух перелетах стрелы ржали сытые кони, стоял гул над печенежским станом, и сплошной завесой поднимался серо-сизый дым сотен костров.
– Скачут! – выкрикнул кто-то из дружинников.
Воевода невольно за меч ухватился, но увидел, что от вражеского стана отделилась группа конных и, размахивая копьями, приблизилась ко рву. На копьях – куски красного свежего мяса: печенеги дразнили голодных русичей. Да не в сыром мясе беда – на город постоянно вместе с ветром налетал и кружил головы запах жареной конины.
Дружинники, не стерпев, схватились за луки и стрелами ответили насмешникам. Скаля зубы, резвые всадники горячили коней, вертелись, перед всем войском выказывая бесстрашие, пока кого-то из них меткая стрела не опрокинула на конскую гриву.
Воевода Радко подошел к дружинникам, укорил их:
– Не кажите ворогам глаза голодного барса. Пусть думают находники, что и у нас корма в достатке. – А широкие ноздри, помимо воли, ловили запахи со стороны степи. Запахи шли густо, ароматные, наполненные дымом, подгоревшим на углях мясом, слабой горечью полыни и сухого чебреца.
Позже других вечером поднялся на помост старший сын Антипа Василько, грустный, с натертыми до красноты глазами.
«Прознал уже о своем коне», – догадался воевода Радко и, унимая вновь колючую боль сердца, принялся давить тугой ладонью на грудь.
Василько сел на помост, прислонился плечом к частоколу. Сказал Вольге:
– Не могу боле во дворе сидеть. Все кажется мне, что Воронок за спиной фыркает или тычется в затылок мягкими ноздрями… Буду ночевать здесь, с воями.
Вольга тут же отозвался на печаль друга:
– Коль так, то и я с тобой останусь.
Вдруг один из отроков, бросив строгать ножом камышинку, тихо позвал Михайлова сына:
– Вольга, зри, кто к нам идет.
На помост еле взобралась Виста, поставила у ног тяжелый горнец. Увидела воеводу, Згара, окликнула дружинника: