Щит земли русской
Шрифт:
– От князя Владимира? – домыслил Могута, и не удивился, видя, что Первуша так и не притронулся к брашне. Сам он, за день не сделав ни одного глотка, не удержался, набил рот мясом и хлебом, усиленно работал челюстью.
– Да… Случится что со мной, вот, у пояса кожаная киса, в ней укрыта грамота князя Владимира, князю Мстиславу писана, в Тмутаракань… Надо дойти непременно… – Первуша силился удержать сознание, но Могута видел, как злой рок занес уже над ратником свой тяжкий меч для неотвратимого удара. – «Кабы простая рана была – остался бы жить Первуша, а коль ядом прошло все тело – кончина близка, и я не в силах ему помочь…
– Все обойдется, Первуша! Вот дойдем до Родни, тамошние лекари сделают тебе новую повязку, обмоют рану кипяченой водой…
– Не обойдется, Могута… Я уже ног своих не чувствую, будто отпали они обе… Случись потерять кису, – Первуша умолк, прикрыл глаза, будто потерял нить беседы, а может, сознание куда-то провалилось в темную бездну небытия.
– Так что мне делать, если случится потерять княжью грамоту? – переспросил Могута. Он отложил брашну, со всей силы стиснул левую руку Первуши, словно этим можно было продлить считанные минуты жизни несчастного ратника – вот уже какая-то пугающая зелень стала проступать у Первуши под глазами, полуприкрытыми серо-желтыми припухшими веками.
«Лицо начало опухать», – с нестерпимой горечью заметил Могута, и горькие слезы подступили к глазам. Много смертей видел Могута на своем веку, но вот так, чтобы человек умирал у него на руках от неотвратимой болезни, вызванной ядом – такое случилось впервые…
– Днями следом за мной… к Родне из Любеча с ратниками… сойдет княжий сотник… – Первуша говорил уже с трудом, судорожные спазмы начали перехватывать дыхание, глаза вдруг широко распахнулись, и взор ратника застыл на лице Могуты. Первуша последними усилиями воли пытался удержать сознание, чтобы не впасть в предсмертное забытье…
– Так что же? – Могута тормошил Первушу, смотрел ему в глаза, умолял. – Говори, брат, я все сотворю по воле князя Владимира, говори!
– Чтоб князь Сурбар… в помощь сотнику Сбыславу встал… у Родни. – Резкая нервная судорога прошла по всему телу Первуши, ноги поджались коленями к животу, словно так можно было унять нестерпимую боль, которая, похоже было, рвала несчастного человека на тысячи кусочков.
– Говори, брат, говори! Что еще повелел князь Владимир? Зачем надо ехать к князю Мстиславу в Тмутаракань? Не оставляй в себе ни единого княжеского слова!
– Чтоб князь Сурбар погнал… теперь вместе с тобой… вестника к князю Мстиславу… Возьми княжий перстень, по нему словам твоим… будет полная вера. – Первуша сделал было попытку снять с безымянного пальца левой руки золотой перстень, на котором был выбит ястреб с расправленными крыльями, но не смог этого сделать, слабо кивнул головой, как бы говоря Могуте: «сними сам!» Потом ратник сделал глубокий вдох, оперся руками о скамью, пытаясь привстать на ноги. – Надо грянуть на печенежские вежи из Тмутаракани, чтоб Тимарь… – руки подогнулись, и Первуша обмяк, уронил голову на грудь смяв о платно русую бороду.
Могута до скрежета стиснул зубы, чтобы не разрыдаться горькими слезами утраты, бережно положил пока еще послушное теплое тело ратника на дно челна, перекрестил Первушу по новой вере и осторожно закрыл ему глаза, которые уже не видели сумрачного неба над черной водой вечернего Днепра.
К Родне Могута пристал ближе
– Здешний воевода Нетий с конной заставой в отъезде из города. Он самолично следит за печенегами на подступах к Родне, опасаясь их нечаянного набега большой ратной силой. Мы хорошо сведущи, как долго и без пользы для войска своего Тимарь топчет землю под Белгородом. Со злобы может и на Родню всем скопом навалиться! Как там отважные белгородцы, должно, крепкую нужду терпят, – Горислав глянул на челн, но лежащего на дне Первушу не приметил издали. – Ждать будешь воеводу?
– Нет, надобно срочно мчаться к торкам, – решительно объявил Могута Гориславу, добавил: – В челне мой сотоварищ, Первуша. Похороните его по чести он – смерть принял на княжьей службе. А мне коня дайте доброго, поеду далее. Надобно волю князя Владимира передать князю Сурбару. От этой скорости и судьба белгородцев будет решаться, а теперь они в тяжкой бескормице пребывают. Про Белгород мне хорошо ведомо, я сам оттуда. – Могута посмотрел на закатную сторону неба, прикинул – светлому времени быть уже не так долго. Но и мешкать излишне не дело для княжеского посланца, каковым мысленно определил себя Могута. Подумал: «Моим друзьям в Белгороде каждая голодная ночь в большую м'yку оборачивается. Каково теперь там брату Антипу с детишками, кузнецу Михаиле, иным друзьям?»
– Добро, – согласился немногословный Горислав, и суровое его лицо на время подобрело – знать скоро конец придет печенежскому нашествию, коль князь Владимир в Киев возвратился! Побегут теперь печенеги с земли Русской! – Горислав осмотрелся, зычно покликал молодого ратника, взял у него отменного, бурнастой [61] масти жеребца, потом, удерживая коня за повод, внимательно наблюдал за Могутой, когда тот вынул из челна кольчугу и бармицу Порвуши и с трудом одел бронь на себя.
61
Рыже-бурой.
– Сгодится, – немногословно одобрил Горислав. – По слухам от дозорных застав, торки от реки Роси кочуют не так далеко, а по нынешнему тревожному времени тем паче жмутся к Родне, опасаясь печенежского набега. Слух был, что Тимарь присылал своих гонцов к торкам, звал с собой в набег на Киев, да те отговорились разными причинами, чем сильно обидели печенежского кагана… Удачи тебе, княжий посланец! Мои ратники проводят тебя поприщ десять, далее им уходить опасно – не сильна пока Родня воинской силой, каждое копье на счету у воеводы нашего.
Могута печальным взглядом проводил четверых молодых ратников, которые, прикрыв почерневшее лицо Первуши белым ручником, по сухому истоптанному песку понесли покойника от Днепра вверх к бревенчатым стенам города.
– Ждите днями воев из Киева. Сказывал Первуша, приведет их княжий сотник Сбыслав.
– Знаю его, – только и ответил Горислав, взял Могуту за локоть и повел вверх по извилистой тропе. Когда поднялись к городским стенам, Горислав приказал пятерым воям проводить Могуту ради бережения до Большого могильного кургана гуннов, а далее не ходить.