Седьмая принцесса
Шрифт:
— Вильчику надо подать завтрак в постель!
И вскоре показалась процессия с семью завтраками на семи подносах. Вильчик со страху зарылся с головой под одеяло и вылезать отказался наотрез.
Тщетно уговаривали и умоляли его Тётушки.
— Такая вкусная, наваристая каша! — улещивала одна.
(«Знаю-знаю, семь тарелок!» — думал Вильчик.)
— Такие жирные сливки! — уламывала вторая.
(«Знаю-знаю, семь кружек!» — думал Вильчик.)
— Такие чудесные коричневые яйца! — упрашивала Третья.
(«Знаю-знаю, семь яиц!»)
— Такой прекрасный джем! — предлагала Четвёртая.
(«На семи блюдцах!»)
— Такой
Но Вильчик, лёжа в темноте и тесноте одеяла, точно в коконе, явственно представил ce§g семь хрустящих хлебцев, семь маслёнок и семь чашек с клубящимся над ними паром. Представил и содрогнулся. Да так сильно, что Тётушки, испугавшись, побросали подносы и бросились его разматывать. Вильчик, однако, и сам поспешил размотаться — уж очень его напугали семь тарарахов от разбитой посуды. Всклокоченный, моргающий от яркого света, он ткнул пальцем поочерёдно в каждую из Тётушек и отчеканил:
— Ты, и только ты будешь воспитывать меня по понедельникам. Ты, и только ты будешь воспитывать меня по вторникам. Ты, и только ты — по средам. Ты, и только ты — по четвергам. Ты, и только ты — по пятницам. Ты, и только ты — по субботам. А ты, и только ты будешь воспитывать меня по воскресеньям. Какой сегодня день?
— Вторник! — обрадовалась Вторая Тётушка. — Вильчик, хочешь завтракать в постели?
— Да, Тётя Вторник. Я хочу завтракать в постели.
— А что ты хотел бы съесть?
И Вильчик мечтательно ответил:
— Кашу со сливками, хрустящий хлебец с маслом, яйцо, джем и чашку крепкого чаю.
Тётя Вторник радостно засуетилась, побежала на кухню, а шестеро остальных так же радостно принялись за уборку Каждая теперь знала: настанет и её черёд. Они, разумеется, готовы были нянчиться с Вильчиком с утра до ночи, но позабыли, что «у семи нянек дитя без глазу». Вильчик напомнил им и множество других полезных истин. Например, что «нет правил без исключений». Вильчик и сам был исключением — из правил чистоты и порядка, которые Сёстры соблюдали неукоснительно. Племяннику же дозволялось делать всё, и всё сходило ему с рук. Он топал по дому в ботинках, а Тётушки безропотно вытирали грязные следы на полу. Он разбрасывал повсюду игрушки, а Тётушки, не вздохнув, не охнув, их собирали. Если Тётя Четверг находила отметины его пальцев на свежевымытых стенах, она мыла их заново, ни словом не обмолвившись Хёте Понедельник. Если Тётя Суббота находила у очага осколки лучшей чайной чашки, она их попросту сметала, не жалуясь Тёте Пятнице. Не подумайте, что Сёстры изменились! Нет. Но сердца их теперь принадлежали Вильчику.
Племянника, хочешь не хочешь, надо было определить в школу. Поскольку так положено. И, продержав Вильчика дома целый месяц, словно тайное сокровище, Сёстры обратились к Начальнице школы по фамилии Ежевични. Решение это далось им не без труда: очень уж не хотелось отдавать Вильчика во власть чужой женщины. Но сами они ни читать, ни писать не умели. Их руки ловко управлялись с тряпками и щётками, но не ладили с ручками и линейками; их глаза умело высматривали паутину в углах, но не различали буквы в книжках. Они
— Войдите, — сказала полусонная Начальница. Тётя Воскресенье бросила неодобрительный взгляд на стол, уставленный грязной посудой.
— Я… насчёт ребёнка, — произнесла она с запинкой.
— Неужели вас опять потревожил кто-то из моих шалунов? — посочувствовала Начальница. Ей не впервой было выслушивать жалобы Сестёр: то школьники грязью кидаются, то стёкла бьют, короче — ведут себя как нормальные дети.
— Нет-нет, нас никто не тревожил. Речь идёт о нашем ребёнке. Ему пора в школу.
— Господи-Боже-мой! — Начальница оторопела. — И чей же это сынёнок, то есть ребёнок? — Она была так потрясена сообщением Тёти Воскресенье, что враз позабыла всю грамматику. Но Тётя Воскресенье не обратила внимания на оговорку Начальницы, поскольку и сама пребывала в большом затруднении: надо как-то объяснить, что Вильчик их, их собственный. А то ещё отберут… И Тётя Воскресенье промолвила, не глядя Начальнице в глаза:
— Он наш, но не сын, а племянник.
— Господи-Боже-мой! — снова воскликнула мадам Ежевични. — Значит, это сын вашего пропавшего брата?!
И Тётя Воскресенье кивнула! За всю жизнь она ни разу не солгала. Сёстры ценили чистую правду не меньше, чем чистые лица и руки. Но все же, прикусив язычок и скрепя сердце, Тётя Воскресенье кивнула в ответ.
— Пускай милый малыш приходит завтра в школу! — сказала Начальница.
Дома Тётя Воскресенье подробно пересказала Сёстрам разговор, а в конце, опасливо взглянув на Тётю Понедельник, произнесла:
— И я кивнула. Это ложь?
Тётя Понедельник поджала губы.
— Это святая ложь! — наконец решила она. И у Тёти Воскресенье отлегло от сердца.
Наутро Вильчик самостоятельно отправился в школу. Он был очень независим и не любил, чтобы его водили за ручку. Звонок уже отзвенел, и класс был полон, когда открылась дверь и на пороге появился Вильчик. Дети удивились, да и сама Начальница тоже, хоть и знала о его приходе заранее.
Взяв Вильчика за руку, она провела его в класс и поставила на скамью.
— Дети, знакомьтесь, это наш новый ученик.
Дети хором завопили:
— Он слишком маленький!
Вильчик обиженно надулся.
Мадам Ежевични склонилась к нему и спросила:
— Сколько тебе лет?
— Пять, с вашего позволения, — ответил Вильчик.
— Два ему, точно — два! — заорали дети
— Я лучше знаю! — возмутился Вильчик.
— Успокойтесь, дети! — сказала Начальница.
— Посадите его на высокий стул и дайте соску! — хихикнула Табби Банч, хотя вовсе не была злой или невоспитанной.
— Соску ему, соску! — закричали дети, хотя на самом деле были хорошими и добрыми.
Вильчик молча слез со скамьи и вышел из класса. На том его образование и закончилось. Отныне в школу его было не залучить — даже силком. Он заявил, что не желает слушать, как дразнится Табби, и не желает ходить в школу, пока не станет самым высоким в Вильмингтоне. И коротал время дома, с Тётками, ожидая — когда же наступит миг его торжества. Но так и не дождался.