Седьмая принцесса
Шрифт:
И, полный решимости вернуть Тётушек, он отправился домой, к северу, мимо Фристона, мимо Капкац-холма и Наветренного Холма. С первыми лучами солнца он добрался до Вильмингтона, согрел воды, плюхнулся в ванну и принялся оттирать въевшуюся в кожу копоть. Целый кусок жёлтого мыла измылил! Увы… Слишком много времени провёл Вильчик в дымоходах: чернейший уголь рядом с ним показался бы слоновой костью, а чёрный ворон — белоснежным лебедем. Короче, из воды он вышел не белее прежнего.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Вильчик. — Не стоит горевать. Будь я великаном, лежать мне в могиле, что
И чистил ещё добрых семьдесят пять лет. Уж на работу с костылями ковылял, а в дымоходах управлялся ловко и сноровисто, поскольку был Трубочистом до мозга костей. Теперь уже правнучка Табби Банч кричала снизу: «Глядите! Глядите, там великан!» — когда чумазое и довольное лицо Вильчика показывалось из трубы. До последних дней своих он оставался чёрен, как ночь, и ни капельки не подрос. Умер Вильчик, чуть-чуть не дотянув до ста лет. Хоронить его решили на вильмингтонском кладбище, на малюсеньком клочке земли. Вот положат завтра в крошечную ямку, точно малого ребёнка, и закопают…
Нет-нет, не хлюпайте носом, не ищите по карманам платки. Неужели вы, глупыши, думаете, будто умер человек и — конец? Конец жизни оказался для Вильчика началом самых удивительных приключений.
Вечером, накануне похорон, случилось чудо. Оно, несомненно, случилось, хотя никто не видел его воочию. В четырёх милях от Вильмингтона, около моря, сотряслись прибрежные утёяы и вышли из тверди Семь Сестёр в белых передниках. Они пролетели над холмами и над долинами, дорогу им освещала луна. Деревенские спали крепким сном, когда Сёстры опустились около некогда белоснежного домика. Теперь же он был чернее ночи. Сёстры взошли по лестнице в комнату Вильчика и, окружив гроб, стали разглядывать Племянника.
— Ох, — простонала Тётя Воскресенье. — Как бы его искупать?
— А разве можно? — усомнилась Тётя Четверг.
— Напрасный труд, — вздохнула Тётя Среда. — Никакое мытьё не поможет.
— Крошечный совсем… Ну, сущий младенец, — любовно оглядывала Вильчика Тётя Пятница.
— Наш малыш! — проговорила Тётя Вторник.
— А он так хотел вырасти большим! — вспомнила Тётя Суббота.
— Он будет большим! — твёрдо сказала Тётя Понедельник. — Большим и белым. Так и останется в памяти людской: «Белый Великан из Вильмингтона». Дайте-ка мне его щётку и мешок.
Вынув Вильчика из гроба, она положила вместо него лохматую чёрную щётку. На древко натянула мешок для сажи и сказала:
— Ну, точь-в-точь Вильчик. Не отличишь.
Сверху она положила свежий зелёный куст — последний веник, которым Вильчик так и не успел обмахнуть дымоходы.
И, прихватив с собой Вильчика, совсем лёгенькую ношу, они отправились восвояси. На вершине Наветренного Холма по привычке остановились — взглянуть на чистейшую морскую гладь, что простиралась в четырёх милях к югу.
— Смотрите! — сказала Тётя Вторник.
— Что такое? — отозвалась Тётя Среда.
— Что-то
— Что же это? — спросила Тётя Пятница.
— Лодка, — ответила Тётя Суббота.
— А в лодке человек, — добавила Тётя Воскресенье.
— Наш давно потерянный брат, — промолвила Тётя Понедельник.
Они ждали его больше ста лет. И теперь с вековым долготерпением, с каким утёсы глядят на череду набегающих приливов, Сёстры ждали, пока пришелец вытащит лодку на берег и доберётся к ним, на вершину Наветренного Холма. Впрочем, ждали они не так уж долго, ибо брат их, подобно им самим, был великаном и по холмам шагал широко, словно с кочки на кочку. С первого взгляда брат и сёстры узнали друг друга.
— Сестрёнки! — сказал он. — Как всегда, с лёгким паром!
— Братец! — отозвались они. — А по тебе, как всегда, мыло с мочалкой плачут. Почему ты убежал из дома?
— По чести сказать, не стерпел ваших головомоек. Пересол всегда плох.
— Да и недосол тоже, — сказала Тётя Суббота, глядя на его грязную шею.
— Хватит спорить, уж всё быльём поросло, — сказал великан. — Я приехал вовсе не для того, чтобы слушать ваше ворчание. Просто я нутром почуял, что пригожусь вам сегодня.
— Ты прав, — благодарно вздохнула Тётя Воскресенье. — Вырой, пожалуйста, самую длинную могилу на свете.
— Так я же как раз начал рыть её семьдесят пять лет назад! — воскликнул великан.
— А теперь ты её докончишь, — сказала Тётя Понедельник.
Оглядевшись, великан нашёл под можжевеловым кустом свою лопату — точнёхонько на том месте, где он бросил её три четверти века назад. Копнул семь раз и откопал старый котёл для рыбы. Тётушки положили Вильчика на дырявое дно, точно в колыбель. Великан взглянул на спящего последним сном Вильчика.
— Разрази меня гром! — закричал он. — Это же мой сын!
— Братец, ты уверен? — спросила Тётя Понедельник.
— Да разве второго такого сыщешь? — отозвался великан.
Тётки покачали головами:
— Нет! Второго такого не сыскать.
А тётя Воскресенье добавила:
— Значит, он и вправду доводился нам племянником. Пусть земля ему будет пухом…
И великан осторожно и надёжно упрятал Вильчйка под землю, в самую большую могилу на свете, а сверху насыпал холм — точно там и в самом деле лежал огромный, под стать ему самому, Сын.
Закончив работу, великан спросил у сестёр:
— Теперь что делать?
— Тебе больше нечего, — ответили Сёстры. — А у нас дел много.
— Мы ещё встретимся? — спросил великан.
— Пока ты бороздишь моря, мы будем стоять на берегу. Мы будем ждать тебя вечно.
По холмам, как по кочкам, добрался великан до берега и, столкнув лодку в воду, вышел в открытое море.
А Семь Тётушек спустились на склон Наветренного Холма и со стороны Вильмингтона нарисовали Вильчика. Они изобразили его белым: вынули из груди свои сделанные из мела сердца и прямо на травянистом склоне выложили мелом великана с костылями в руках. Они знали, что Вильчик всегда мечтал стать большим и белым… Только вот беда — Тётки отродясь ничего не рисовали, и получился у них всё-таки не великан, а просто огромный карлик.