Седьмой урок
Шрифт:
Как все местные жители, она знала, что междуреченской плотине предстояло принять на себя и пропустить через шлюзы весь поток, выдерживая небывалый напор, спасти низовье от затопления. В том случае, разумеется, если плотина выстоит.
Хотя никто в округе не произнес слова «катастрофа», чрезвычайность положения была очевидной. Удивило кастеляншу только одно: как телефонограмма попала в карман нарядного платья.
Внезапная болезнь Севрюгиной встревожила Богдана Протасовича:
— Надежда Сергеевна,
— Богдан Протасович, право, не вижу причин для беспокойства.
— Конъюнктивит несомненный и, вполне возможно, сопутствующий. Учтите, последнее время Севрюгина работала на новой аппаратуре. Возможно, проверка установок была недостаточно надежной.
— Богдан Протасович, — вмешалась Татьяна, — Севрюгина ресницы недостаточно надежно покрасила!
— Коллега Чаплыгина!
— Я сказала правду.
— Отвратительная правда. Извольте позаботиться о своей подруге.
— Богдан Протасович, вы знаете обстановку. Я просто удивляюсь. Все дружинники мобилизованы, у нас нет времени на Севрюгину.
— Нет времени помочь товарищу?!
— Севрюгина поставила себя вне коллектива. Это не болезнь, это дезертирство.
— Вне коллектива! Легко и просто! Сперва полнейшее всепрощение. Дескать, наша Янка, наша девочка. Свой парень. Что ни сотворила, какой бы номер ни выкинула — все сойдет. Ничего, мол, страшного. Признавайтесь, говорили так: ничего страшного?
— Профессор, поверьте, я очень высоко ценю…
— Не желаю слушать. Обидно слушать. Дико. Извольте позаботиться!
— Но вам известно, что происходит кругом…
— Рядом человеку плохо, а вы по сторонам оглядываетесь!
Только великое уважение к Богдану Протасовичу заставило Татьяну навестить Севрюгину.
— А, железная! — приветствовала ее Янка. — Забота о дохлом товарище?
— Меня просили…
— Ясно. Плановая сердечность. Спасибо. Считай, что расцеловала тебя. В порядке профсоюзной дисциплины.
Ветер ворвался в рощу, вершины кедров маячили перед окном.
Таня видела, как склонялись до земли деревья, как в небо упрямо взбирался вертолет. Его сносило, он возвращался с непреодолимым упорством, его отбрасывало вновь и вновь, он возвращался — далекая, маленькая и несокрушимая стрекоза, направляемая невидимой настойчивой рукой.
— Мне необходимо поговорить с тобой, Янка.
— Ну что ж, поговорим по душам, как девушка с девушкой.
— Я все думаю о Василе. Зачем ты кружишь ему голову?
— Василь, Арник, Степан — не слишком ли много забот для скромной девушки?
— Уходишь от разговора? Ладно. Тогда о тебе. Ты разумный человек, Янка. Умеешь работать. Можешь быть хорошей, счастливой.
— Спасибо. Растрогана. Украдкой утираю слезу. А теперь о тебе: как поживает Степан?
— Степан? Почему ты
— А так — сочувствую. Представляешь: Степан и ты! Чудная пара. Жена докладчик, муж содокладчик. С ума сойти можно от радости.
— Я пришла поговорить с тобой по-человечески. В последний раз. Заметь.
— Неудачное время выбрала. Солнышко зашло, сыро, холодно. Буря! Ты любишь бури?
Таня потупилась, проговорила сочувственно:
— Зачем коверкаешь себя? — Странно — есть люди, которые не стыдятся стыдного, даже бравируют. Зато старательно прячут все хорошее — стыдятся хорошего.
— Неудачное время выбрала для лирики. Я злая. Растрепанная. Руки готова кусать. И ты представляешься мне попом в юбке. Обиделась?
— Слишком хорошо знаю тебя, чтобы обижаться.
— И правильно делаешь, — я объективно. Гляжу на тебя и рисую картину. Зачем пришла? Что нужно? Благословить перед потоплением?
И вдруг, с обычной непоследовательностью, доверчиво, простодушно, как человек растерявшийся, нуждающийся в поддержке:
— Скажи, Танюша, ты вышла бы замуж за старика? Ну, не за старика, а так — за пожилого товарища. Средних лет.
— О ком ты говоришь, Янка? Надо знать человека…
— Не знаешь? Святая простота.
Янка уставилась в потолок:
— Ну, хорошо. Открою тайну.
Севрюгина приподнялась, опираясь на круглый локоток:
— Слышала такое имя — Брамов? Олег Брамов?
— Да. Мельком. Кажется, упоминал Шевров.
— Шевров? Наверно, Шевров…
Янка села на постели, обхватив колени руками:
— Ты, конечно, знаешь — Олег Брамов не самый последний человек в отделе. Растущий. Обещающий.
— Должно быть, хороший человек, если так о нем отзываются.
— Ты так считаешь?
— Уверена. Если сложилось общественное мнение…
— Ты славная, сердечная девушка, Танюша. Я искренне желаю тебе счастья.
— И тебе желаю счастья, Янка. Все уладится. Увидишь!
— Да, надо устраиваться в жизни…
— Устраиваться? Как странно ты рассуждаешь — устраиваться! Не люблю этого слова.
— Почему странно? Так все рассуждают.
— Все? Кто — все, Янка? Кто?!
Таня пересела на диван:
— Тебя что-то мучит, Янка? Я вижу. Не договариваешь, скрываешь… Ты любишь его?
— Что за вопрос? Такой представительный. Далеко пойдет. Танюша, придвинься ко мне поближе, — Янка обняла Чаплыгину. — Ну, еще поближе. Посидим рядочком. Ты боишься бури?
Таня спрятала глаза за стеклышками очков:
— Никакой бури нет. Так себе — весенний ветер. Как в песне.
— Песня! Я была на реке, слышала песню. Скажи, за нами пришлют самолет?
— Странное существо. Во всем находишь страшное. Тебе, наверное, в ясный день кошмарные сны снятся.