Седьмой урок
Шрифт:
— Жилова нет! Почему не пришел Жилов!
И она подозвала меня.
— Почему не пришел Жилов?
— Да почем я знаю! Неужели я должен вечно думать о Жилове!
Все уже кружились в танце, вечер удался на славу, и о Жилове забыли.
Вера Павловна танцевала недурно, и это раздосадовало Раю Чаривну и смутило нашего завуча.
Он никак не мог решить: хорошо или плохо, если учительница в присутствии учащихся танцует фокстрот.
— Вы ж понимаете, — шептала в углу Чаривна, негодующе поглядывая на Веру Павловну, — сама против, а сама…
Очевидно, от злости
Танцую я неважно, не решился пригласить Лялю, поглядел немного на кружившихся ребят и вышел из зала.
…Внезапно в коридоре раздались шаги, замерли у дверей учительской, совсем близко от меня, почти рядом. В этом месте коридор поворачивает под прямым углом, и я не видел, кто подошел к учительской. Однако шаги показались знакомыми.
Потом послышался голос Веры Павловны:
— Что же тут непонятного, — проговорила она, повышая голос, как всегда делала, когда кто-то возражал ей, — вот, например: почему, за какие доблести мы награждаем пятеркой по поведению Ступалова?
— То есть, как почему, — с досадой отозвался завуч, — Ступалов — самый спокойный мальчик в классе.
Вера Павловна:
— Здорово! Пятерка за спокойствие. Нет, это прекрасно! Отличная оценка не за отличное поведение, а за отсутствие какого бы то ни было поведения. За то, что нас не беспокоили, не терзали, за то, что не скакал козлом по коридору, не прыгал через парты, не запустил в нос учителю изжеванной промокашкой. Ей-богу, здорово. Мы награждаем наших молодых людей не за свершение доброго, а за то, что… ничего не совершили. Вы только вдумайтесь, к чему мы приучаем ребят — не к свершению добра, а к незаметности, тихости. Общество и время требуют от нас Корчагиных, а мы поощряем Ступаловых.
Признаться, мне не очень приятно было слушать этот разговор, но я уже не мог сдвинуться с места — опасался, что услышат шаги, увидят меня.
— Честное слово, нелепейшее положение вещей, — горячо продолжала Вера Павловна. — Оцениваем характер, душевные качества человека при помощи бездушной, плоской цифры. Ну что говорит вам пятерка в табеле Ступалова? Подумайте — в табеле Андрея, Леонида Жилова и Ляли против графы «Поведение» одни и те же цифры — наша кругленькая, благополучная пятерочка. Но ведь это совершенно разные люди, по-разному подготовленные к труду и жизни…
Я стоял перед школьной газетой, глядя на строчки, которые не читал, не зная, что делать…
— Нам необходимо понять ученика, формировать характер подрастающего молодого человека. Именно коммунизм повелевает нам переосмыслить само понятие «школа», иметь в виду под этим словом не только учебное учреждение, но и очаг творческой педагогической мысли, средоточие педагогического опыта, постоянно совершенствующийся коллектив, вырабатывающий свои навыки, свой подход, свой стиль в работе, — коллектив, способный выступить перед обществом, защищать свой метод, как, скажем, ученые защищают свой труд.
Я облегченно вздохнул — разговор принимал
Но Вера Павловна неожиданно заключила:
— Поймите, меня очень тревожит Ступалов. Да, именно Ступалов. Кто он? Что за человек? Что он несет нашему обществу? Кому собираемся вручить аттестат зрелости!
Я не слышал, что ответил завуч, — в зале раздались неистовые аплодисменты, сменившиеся шумом, возгласами, смехом. Захлопали двери, в коридор хлынула толпа ребят.
В конце вечера Вера Павловна подошла ко мне вторично:
— Леонид так и не пришел?
Я не мог взглянуть ей в глаза, — разговор Веры Павловны и завуча не мог скоро забыться.
— Не понимаю, почему вы беспокоитесь, Вера Павловна. Мы все-таки десятиклассники…
— А разве ты не беспокоишься о товарище? — резко перебила учительница. — Значит, мы с тобой Ступалов, совершенно разные люди!
Тут в коридоре кто-то крикнул:
— Внимание! Продолжаем самодеятельность…
И все снова ринулись в зал.
Это было необычно — самодеятельность после танцев. Все наоборот!
Оказалось, что радиола испортилась, Аркашка взялся срочно починить, и тогда всем сразу стало ясно, что музыкальная программа исчерпана. Кто-то сел было за рояль, но тут пронесся слух, что Ляля согласилась прочитать стихи. У пианиста деликатно отобрали стул и закрыли крышку рояля.
И все же я позабыл о разговоре Веры Павловны и завуча. У нас в обиходе имелось множество подсобных словечек, помогающих преодолеть трудную минуту: «переживем», «переморгаем», «подумаешь!». Сказал: «подумаешь!» — и как бы оградил себя от всяческих нападок и угрызений совести.
Однако на душе было неважно. Разболелась голова, все стало безразличным, не замечал, что происходит в зале. Пересел поближе к открытому окну.
Проехал по улице тяжеловоз, мотор бился, как огромное натруженное сердце. Прошли мальчишки с горнами, возвещая о себе трубным кличем за квартал. В доме напротив на подоконник выставили радиолу и шпарили «Тишину»…
Вдруг в зале раздался голос Ляли:
— Ребята, я вам прочту…
Я слушал нехотя. Строчки проносились мимо, точно шаги незнакомого человека. Но мало-помалу слова переставали быть просто словами, скрытые в них мысли и чувства невольно передавались мне.
Раздались аплодисменты. В соседнем ряду какой-то паренек сказал, что Ляля молодец. А я ждал… Знаете, так бывает, задашь товарищу какой-нибудь важный вопрос; он задумается — и вот ждешь…
Ребята упросили Лялю читать еще, снова в зале звучал ее голос:
Я єсть народ, якого Правди сила ніким звойована ще не була. Яка біда мене, яка чума косила! — а сила знову розцвіла. Щоб жить — ні в кого права не питаюсь. Щоб жить — я всі кайдани розірву. Я стверджуюсь, я утверждаюсь, бо я живу.