Седьмой урок
Шрифт:
Но странно, именно эта обстоятельность и подлинность показаний задела следователя. Задел разнобой между состоянием человека и обстоятельностью показаний.
И вдруг, противореча доверительному тону Роева, взволнованности Роева, собственному своему доверию к сказанному, следователь воскликнул:
— Перчатки! Вы в перчатках работали!
Глаза Роева застыли, он захлебнулся и не сразу преодолел спазму, потом по-бабьи всплеснул руками:
— Я не работал! Я был в отчаянии! Перчатки! Холодно было,
— Мокрая? — переспросил Саранцев, стараясь поймать глаза Роева.
— Да, дождливая, сами знаете.
— А как же отсутствие следов?
— Отсутствие? Какое отсутствие? А, следы! Выпал сухой, ветреный день. И всю ночь буря. В коридоре и комнате половики. Да я и не подходил к ней… И это уж ваше дело — следы! Что вы нажимаете на меня? Я не оправдываться сюда пришел. Я с полным раскаянием. Следы! Что я — отрицаю, что был там? Я же не отрицаю. При чем тут следы? Несу полную моральную ответственность. Я сказал: сам презираю себя!
— Продолжайте, Роев.
— А что продолжать? Я все изложил. Полагал, поможет вам в следствии. Да и не мог более… Места себе не нахожу…
— Попрошу рассказать подробнее. Я упустил некоторые обстоятельства.
Саранцев открыл дверцу стола, выдвинул ящик, перебирал бумаги:
— Продолжайте, Роев! — Достал из ящика тощую, казалось, пустую папку без номера и титула, только в углу чуть заметно карандашом «Саламандра». Раскрыл папку — несколько исписанных страничек блокнота, четвертушка ватмана, фотоснимок тринадцать на восемнадцать. Придвинул к себе четвертушку ватмана:
— Рассказывайте, Роев, я слушаю.
Разглядывал набросок, сделанный художником Виктором Ковальчиком, искоса посматривая на Роева: ни малейшего сходства, ни малейшего портретного внешнего сходства, и нос не такой, и рот не такой. Разве только в этом — затаившийся зверь под маской добропорядочности. Саранцев перевел взгляд на посетителя:
— Достаточно, Роев. Вполне достаточно!
— Нет, извините! — еще плотней придвинулся к столу Неонил Степанович. — Нет, уж извините, совершенно недостаточно. Если уж потребовали обстоятельства! Мамаша! — обратился он вдруг к седой женщине. — Предъявите, мамаша, документ товарищу следователю.
Неонил Степанович взял из рук седой женщины письмо и положил на стол перед следователем, как раз на том углу стола, где только что лежал портсигар, усыпанный каменьями:
— Прошу ознакомиться с обстоятельствами. Как вы сами потребовали. В этом ее письме к своей родной матери разъясняются все обстоятельства, а также моя полнейшая непричастность.
Анатолий читал письмо, забегая вперед, перепрыгивая через строчки и снова возвращаясь к началу:
«Дорогая, родная мамочка!
Не могу больше!..»
Перечитывал
Уходит, увертывается товарищ — товарищ! — Роев.
Девчонку погубили, а виновных нет.
Сейчас вот Роев встанет и уйдет.
Но даже если не уйдет сейчас, если предложить задержаться — все равно выкрутится, понесет моральную, а от статьи уйдет.
Вот он говорит о чем-то, требует проверки, экспертизы, установления подлинности письма — документа! Чтобы все по справедливости. Готов нести морально-общественную ответственность. А что ему мораль?
Саранцев смотрел в глаза седой женщине:
— Мамаша! Что же вы, мамаша, столько времени отсиживались! Почему сразу не обратились к нам?
— А я гостила, сынок. Гощу у своих по старости. У меня две дочки. Было две…
Саранцев смотрел на свои руки.
Руки лежали спокойно на столе.
Что он скажет Роеву? Неонилу Степановичу?
Задержитесь?
Надо будет, вызовем?
«…Я гостила, сынок. Только возворотилась, мне говорят — письмо. Глянула на конверт, сразу почуяла — от доченьки…»
— Вам придется ответить, Роев. Ответить по всей строгости!
— А как же! Затем и пришел. Жизнь человека — это для нас первое.
— Так вот, признавайтесь! Объясните нам, что толкнуло ее на этот несчастный поступок?
— Чужая душа — потемки, — развел руками Неонил Степанович, — если не ошибаюсь, скрывала злосчастный роман с одним лагерником. Рецидивист. Верткий такой субчик. Некий Крейда. Егорий Крейда. Со студентами разными общалась, в такси разъезжала, в соседнем кафе встречалась. Закрутилась, в общем, девочка.
— Вы о себе расскажите! — вспылил Саранцев.
— Я все сказал. Никакой моей вины в несчастии нету. И должен вам заметить, что в те часы, когда свершилось, я совсем в другом месте находился, у другой женщины. В квартире этой женщины коридорная система, вполне уважаемые соседи с положением, все меня видели и полностью могут подтвердить. А у вас несомненно имеется заключение судебной медицины о времени и часе происшедшего. Так что тут и говорить не о чем.
— Это все, что считаете нужным сообщить нам, Роев?
— Да, теперь все.
— Тогда у меня имеется один вопрос. Одно обстоятельство. Раз уж затронули обстоятельства!
Саранцев вынул из папки фотоснимок диадемы и бросил его на стол перед Роевым:
— Знакома вам эта вещь?
Роев нехотя, мельком глянул на снимок, отвернулся, как бы не желая смотреть на незначащее, не имеющее отношения к делу. Прошло некоторое время, прежде чем он снова взглянул на фото:
— Говорено-переговорено об этой безделушке!
— Значит, вы и по данному делу проходили!